Откровения

ФИЛОСОФИЯ – ВЕСЕЛАЯ НАУКА

Профессор Московского государственного института международных отношений, доктор философских наук Владимир Сергеевич ГЛАГОЛЕВ решил однажды посетить Команы. Это местечко в Абхазии, где находится храм, в котором временно покоились мощи святителя Иоанна Златоуста. Храм был закрыт, но в цветнике перед ним работал какой-то человек, обнаженный по пояс.
В ответ на просьбу профессора войти и осмотреть церковь он заявил:
-Вам это не поможет!
-Это ты много на себя берешь – решать, что мне поможет, а что нет. Только Бог знает, а тебе знать не дано! – сказал Глаголев.
И вдруг человек засуетился:
-Сейчас-сейчас! Подождите!
Через пять минут он появился уже одетым, и двери храма перед Владимиром Сергеевичем открылись.
Почему вспомнилась эта история? Да потому, что, мне кажется, это особенность Глаголева – проходить туда, куда он стремится. Хотя, на первый взгляд, это может казаться невозможным.

-Я поступил на философский факультет Московского университета в 1955 году, – рассказывает Владимир Сергеевич. – А в 62-м определилась тема моей кандидатской диссертации – «Православие и искусство». В то время меня очень интересовало Православие, связанные с ним эстетические проблемы и искусство – как некая загадка.
-Как у молодого человека 60-х годов мог возникнуть интерес к Православию?
-Во-первых, у меня дедушка – священник. Во-вторых, бабушка – православная верующая. Истовая, искренняя. Понимание значения религиозно-православных ценностей было у всей нашей семьи. Наряду с критикой.
-Какой?
-Отец достаточно хорошо помнил дореволюционный период. Он рассказывал о положении священников в царской России. На селе (а дед служил в селе Синегубово Чернского уезда Тульской губернии, где было имение семьи баронов Дельвигов) священник всецело находился в зависимости от крестьян. И, конечно, это не способствовало его авторитету.
В значительной мере, я считаю, истоки безбожия в русской революции связаны с этим униженным положением духовенства, которое в деревне не имело государственного жалования, а жило, по существу, с доброхотства крестьян и, конечно, имущего класса: дворян, купечества. И это также ставило священника в очень зависимое положение.
-Вот как, оказывается, жилось священникам!
-Таким был общий статус священства в православном государстве, каким Россия являлась до 1917 года, – по сводам законов Российской Империи.
-А как можно было изучать Православие в 60-е годы? Это же очередной пик борьбы с ним.
-Я занимался Православием на философском факультете только в рамках сначала курса истории и теории религии и атеизма, а затем – кафедры с таким же названием, которая была создана в 1959 году и недавно отметила свое пятидесятилетие.
-Какая живучая!
-Насчет живучести вы напрасно иронизируете. Аналитико-религиоведческие исследования на протяжении этих 50 лет основательно выполнялись. Целый ряд работ до сих пор сохраняет свое научное содержание.
-Именно научное?
-Конечно, не идеологическое. А в 60-е годы я тоже прошел путь атеистического богоборчества. Как большинство представителей отечественной интеллигенции, имеющей корни в религиозно-православной среде. Выступал с лекциями о происхождении жизни на Земле – с дарвиновских позиций. Но всегда старался избегать крайних суждений.
-Как строился ваш научный путь?
-Я написал докторскую диссертацию «Современная христианская культурология» и защитил ее в июне 1991 года. Она была посвящена католическим и протестантским концепциям культуры. И в какой-то мере расширила мой собственный кругозор и кругозор студентов, читателей, которые знакомились с моими публикациями.
А работал я достаточно интересно. Сначала преподавал философию в Пермском государственном мединституте, потом в Московском медицинском стоматологическом институте. И с 1969 года – в Московском государственном институте международных отношений. Здесь я работаю больше сорока лет.
-В советские годы это ведь был очень идеологизированный институт?
-Не совсем так.  Здесь готовили специалистов для работы в разнообразных культурных, религиозных, интеллектуальных средах. А там идеологические заклинания мало что давали профессионалу. Поэтому глубина и разнообразие преподавания в МГИМО всегда были более основательными, чем во многих других вузах Москвы.
Более того, в МГИМО никогда не существовало запрета на информацию. Публикации, которые появлялись в западной научной литературе, свободно предоставлялись студентам.
У нас была другая проблема: как эту информация сопрягать с установками газеты «Правда» и последними решениями ЦК КПСС. Но, поскольку студенчество и преподавательский корпус были взаимно умными, мы эту проблему решали.
-Говорят, философия – это выродившееся богословие. Вы согласны?
-Нет, конечно. Философия – это творческий процесс. Его основной смысл примерно такой же, как в математике: заготовка теоретических моделей, чтобы объяснить недостаточно понятные явления, снять противоречия, которые ощущаются как крайне надсадные.
-Какие противоречия, например?
-Их огромное количество. Скажем, как совместить то, что в Сарове, духовно-напряженном православном центре России, создавалось и продолжает совершенствоваться ядерное оружие? Я сомневаюсь, что проблема индивидуального или массового убийства одобрялась Серафимом Саровским. Никаких подобных высказываний святого я не встречал.
Это реальное противоречие нашего времени. И к нему надо относиться со вниманием: не является ли оно символом, знаком современной истории России?
-Любопытно.
-Философия – это, на мой взгляд, веселая наука. Она разнообразна, своеобычна, антидогматична. Если философия претендует на то, чтобы построить какую-то новую теоретическую модель, она должна быть просто остроумной. Иначе не получается. Надо дух остроумия включать в ткань интеллектуально-теоретических усилий.
-Значит, вы рассказываете студентам много веселых историй?
-У меня достаточно баек. Но я понимаю, что балагурящий лектор не вызывает уважения у студентов. Поэтому пользуюсь байками очень осторожно. Всегда говорю студентам: «Острота – что бритва: чем тупее, тем опаснее. Особенно для тех, кто ею пользуется».
Это сентенция Бальзака, но она у меня, пожалуй, является главной в общении со студентами, пытающимися быть остроумными на семинарах.
Я понимаю риск лезвия бритвы и стараюсь не переходить грани, где остроумие мгновенно переходит в «ослоумие». Меня в детстве приучили различать эти вещи.
-Каких студентов вы больше всего цените?
-Тех, с которыми мне интересно. Они пытаются формулировать собственные позиции, готовы их отстаивать, дискутировать. Работают над обоснованием своих позиций: читают, проговаривают прочитанное. И достаточно гибки, чтобы понять изъяны первоначально занятой позиции.
-А у вас есть задача привести студентов к своим взглядам?
-У меня задача другая: чтобы студент осознал неисчерпаемое богатство философской культуры прошлого и современности. Научился уверенно черпать отдельные элементы этой культуры и уместно пользоваться ими.
-Студенты сильно изменились за полвека?
-Они перешли на освоение информации в Интернете. Те, кто читает в нем книги и статьи, продолжают линию бумажно-книжного образования. А те, которые извлекают информацию из Интернета и плохо переваренную возвращают преподавателю, вызывают у меня  чувство… сдержанности.
-Хорошее слово!
-И, наконец, те студенты, которые представляют мне плагиаторские работы, нарушают азбуку и этику педагогического процесса в вузе.
И еще один существенный момент. Сегодняшний студент, чтобы блестяще дискутировать (а международная деятельность предполагает готовность к этому), должен освоить русский язык в высочайшей степени. Ощущать его содержательность, значимость часто упрятанных в ткань языка оборотов, словесных значений.
Сегодня это серьезная проблема. Если нет свободного владения собственным языком, не может быть и свободного владения языком иностранным.
-Многие студенты интересуются Православием?
-В МГИМО действует центр «Церковь и международные отношения», у которого большая педагогическая и исследовательская программа. Им руководит профессор Андрей Борисович Зубов, в свое время слушавший и мои лекции.
К нему ходит большое число верных учеников.
-А в Православии для вас существуют противоречия?
-С точки зрения исследователя, безусловно. Например, такая загадочная проблема, как система иерархических отношений. Сегодняшняя общественная жизнь настолько динамична, что любая иерархия, с моей точки зрения, рискует не поспевать за динамикой процессов, которые протекают среди православных верующих. Это одно из серьезных противоречий. Второе. Спасать души необходимо, но при этом нужно, чтобы люди жили устроенной внешней жизнью. Все разговоры о том, что можно добиваться духовных успехов на скудном материальном уровне и нищете значительной части православных людей, мне кажутся разговорами от лукавого.
-Слова «бедность» и «беда» – от одного корня.
-Правильно! Русский язык прекрасно передает значения самых разнообразных понятий и ситуаций.
-У вас много детей?
-Четверо. Один сын тридцати одного года, и, естественно, он живет самостоятельно. Сыну Мише – шестнадцать, девочкам Тане и Кате – девять и тринадцать лет. Я их люблю.
Дети – самое большое счастье, которое есть у человека.
-И как вы их воспитываете?
-Это сложная проблема. Мы с женой оба напряженно работаем. Она, как и я,  доктор философских наук, профессор. Мы  заняты не только, когда находимся в аудитории. Педагогическая и научная работа – это хроническое внутреннее психологическое напряжение. Возможность включаться в каждую ситуацию детей для нас огромная радость и в то же время – огромная трудность. Я считаю, что дети обделены. И мы тоже. Это взаимно.
Когда есть время, мы бываем вместе: ездим в отпуск, на выставки, в театры. Стараемся цензуровать общение детей с телевизором.
-Как?
-Телевизора у нас дома нет.
-Чем они заняты?
-Миша готовится к поступлению в институт. Большой любитель компьютера. Здесь есть свои плюсы, потому что дома он и программист, и консультант по всем аспектам. И минусы, потому что выходит на такие программы, что за ним нужен глаз и глаз.
Девочки тянутся к театру, поют в хоре. Ходят на искусствоведческие занятия, рисуют, лепят, занимаются языками и спортом.
-В храме бываете всей семьей?
-Да, но не часто.

Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ