Откровения
НИЧЕГО НЕ БОЙТЕСЬ!
Яркий южный Симферополь. Летом и осенью сюда приезжают тысячи людей. В городе не задерживаются. Быстро находят транспорт – и к Черному морю!
А на обратном пути верующие люди обязательно заходят в Троицкий собор. К мощам святителя Луки Крымского. В этом году – уже пятьдесят лет со дня его преставления к Богу. Или всего пятьдесят лет?
ВОСПОМИНАНИЯ
1958 год. Архиепископу Крымскому Луке (Войно-Ясенецкому) 81 год. Одиннадцать из них он провел в ссылках и тюрьмах. И вот теперь, больной и ослепший, диктует секретарю «Автобиографию» – воспоминания о долгой, трудной и прекрасной жизни. Его глуховатый голос звучит ровно, с удивительной внутренней силой. Он всегда так говорил. Слова просты и точны, ясны и полновесны:
«…теперь, на тридцать восьмом году своего священства и тридцать шестом году своего архиерейства, я вполне ясно понимаю, что моим призванием от Бога была именно проповедь и исповедание имени Христова. За долгое время своего священства я почти никаких треб не совершал, даже ни разу не крестил полным чином Крещения».
Для кого владыка диктует эти воспоминания? Возможно, для детей. Его жена рано умерла от чахотки – в 1919 году. Тогда в Ташкенте арестовали будущего архиерея, а в тот момент – известного хирурга и профессора Войно-Ясенецкого. Должны были расстрелять, но все-таки отпустили. Он рассказывал:
«А моя бедная больная Аня знала, что меня арестовали, знала, куда увели, и пережила ужасные часы до моего возвращения. Это тяжелое душевное потрясение крайне вредно отразилось на ее здоровье, и болезнь стала быстро прогрессировать. Настали и последние дни ее жизни. Она горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице. Настала последняя страшная ночь».
«Вдруг Аня быстро поднялась и села, довольно громко сказала: «Позови детей». Пришли дети, и всех их она перекрестила, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, она легла, спокойно лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее становилось все реже и реже… Настал и последний вздох».
«Аня умерла тридцати восьми лет, в конце октября 1919 года, и я остался с четырьмя детьми, из которых старшему было двенадцать, а младшему шесть лет.
Две ночи я сам читал над гробом Псалтирь, стоя у ног покойной в полном одиночестве. Часа в три второй ночи я читал сто двенадцатый псалом, начало которого поется при встрече архиерея в храме: «От восхода солнца до запада», и последние слова псалма поразили и потрясли меня, ибо я с совершенной несомненностью воспринял их как слова Самого Бога, обращенные ко мне: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях».
Господу Богу было ведомо, какой тяжелый, тернистый путь ждет меня, и тотчас после смерти матери моих детей Он Сам позаботился о них и мое тяжелое положение облегчил».
Матерью для его детей стала бездетная операционная сестра София Сергеевна Велецкая.
ЕСЛИ УГОДНО БОГУ
Как-то профессор Войно-Ясенецкий выступал на православном съезде. И вот что произошло:
«…я неожиданно столкнулся в дверях с владыкой Иннокентием. Он взял меня под руку и повел на перрон, окружавший собор. Мы обошли два раза вокруг собора, Преосвященный говорил, что моя речь (против обновленцев – прим.) произвела большое впечатление, и, неожиданно остановившись, сказал мне: «Доктор, вам надо быть священником!»
…у меня никогда не было мысли о священстве, но слова Преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв устами архиерея и, ни минуты не размышляя, ответил: «Хорошо, владыка! Буду священником, если то угодно Богу!»
«Через неделю после посвящения в диакона, в праздник Сретения Господня 1921 года, я был рукоположен во иерея епископом Иннокентием».
«Мне пришлось совмещать свое священническое служение с чтением лекций на медицинском факультете, слушать которые приходили во множестве и студенты других курсов. Лекции я читал в рясе с крестом на груди… Я оставался и главным хирургом Ташкентской городской больницы, потому служил в соборе только по воскресеньям».
Вскоре Войно-Ясенецкий принял монашество с именем Лука – в честь апостола и евангелиста Луки, который тоже был врачом. На епископскую хиротонию поехал в таджикский город Пенджикент (до него девяноста километров – от Самарканда): «Архиереем я стал 18/31 мая 1923 года».
«ЧЕРНЫЙ ВОРОН»
«Спокойно прошла следующая неделя, и я… отслужил вторую воскресную всенощную. Вернувшись домой, я читал правило ко Причащению Святых Таин. В 11 вечера – стук в наружную дверь, обыск и первый мой арест. Я простился с детьми и Софией Сергеевной и в первый раз вошел в «черный ворон», как называли автомобиль ГПУ. Так положено было начало одиннадцати годам моих тюрем и ссылок.
Четверо моих детей остались на попечении Софии Сергеевны. Ее и детей выгнали из моей квартиры главного врача и поселили в небольшой каморке, где они могли поместиться только потому, что дети сделали нары, и каморка стала двухэтажной. Однако Софию Сергеевну не выгнали со службы, она получала два червонца в месяц и на них кормилась с детьми».
В тюрьме и ссылке владыку старались не только внутренне сломать, но физически уничтожить. Зимой возили на поселение за полярный круг! Он оставался спокоен. Лечил больных, делал хирургические операции в немыслимых условиях.
«ПАСИ ОВЕЦ МОИХ»
«23 апреля 1930 года я был вторично арестован. На допросах я скоро убедился, что от меня хотят добиться отречения от священного сана. Тогда я объявил голодовку протеста».
«На восьмой день голодовки около полудня я задремал... Открыв глаза, увидел группу чекистов и врачей… Врачи исследовали мое сердце и шепнули главному чекисту, что дело плохо. Было приказано нести меня с кроватью в кабинет тюремного врача…
Главный чекист сказал мне: «…Мы очень считаемся с вашей двойной популярностью – крупного хирурга и епископа. Никак не можем допустить продолжения вашей голодовки. Даю вам честное слово политического деятеля, что вы будете освобождены, если прекратите голодовку».
Я молчал. «Что же вы молчите? Вы не верите мне?» Я ответил: «Вы знаете, что я христианин, а закон Христов велит нам ни о ком не думать дурно. Хорошо, я поверю вам».
«Меня, конечно,.. не освободили, вопреки «честному слову» политического деятеля».
Владыку сослали на Север – и там переводили с места на место. Он вспоминал: «…перед вторым арестом я был уволен на покой Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием. …со мною случилось тягчайшее несчастье и великий грех. Ибо я написал такое заявление: «Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение и потому, если мой священный сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я никогда не сниму»
«Только в конце 1933 года я был освобожден и уехал в Москву». «В Москве первым делом явился я в канцелярию Местоблюстителя, митрополита Сергия. Его секретарь спросил меня, не хочу ли я занять одну из свободных архиерейских кафедр. Оставленный Богом и лишенный разума, я углубил свой тяжкий грех… страшным ответом: «Нет».
«…благодать Божия оставила меня. Мои операции бывали неудачны».
ОПЯТЬ АРЕСТ. И ВОЙНА
1937 год. Третий арест. Допросы конвейером. Да еще и вынужденный голод: «Передачи были запрещены, и нас кормили крайне плохо. До сих пор помню обед в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, состоявший из большого чана горячей воды, в которой было разболтано очень немного гречневой крупы».
На этот раз его сослали в Красноярский край. А дальше «…наступило лето 1941 года, когда гитлеровские полчища, покончив с западными странами, вторглись в пределы СССР. В конце июля прилетел на самолете в Большую Мурту главный хирург Красноярского края и просил меня лететь вместе с ним в Красноярск, где я был назначен главным хирургом эвакогоспиталя 15-15». «В нем я проработал не менее двух лет, и воспоминания об этой работе остались у меня светлые и радостные. Раненые офицеры и солдаты очень любили меня. Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые».
«В конце войны я написал небольшую книгу «О поздних резекциях при инфицированных ранениях больших суставов», которую представил на соискание Сталинской премии вместе с большой книгой «Очерки гнойной хирургии».
По окончании работы в эвакогоспитале 15-15 я получил благодарственную грамоту Западно-Сибирского военного округа. А по окончании войны был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа».
В КРЫМ
«По окончании моей ссылки в 1943 году я возвратился в Москву и был назначен в Тамбов…» «В 1946 году я получил Сталинскую премию Первой степени…» И тогда же – «переведен на должность архиепископа Симферопольского и Крымского. Студенческая молодежь отправилась встречать меня на вокзал с цветами, но встреча не удалась, так как я прилетел на самолете. Это было 26 мая 1946 года».
На этом воспоминания святителя Луки обрываются. Епархиальным секретарем владыки Луки в Тамбове был архиепископ Иннокентий Калининский (Леоферов). Это его слова: «Он очень правдив был, владыка Лука, до смешного правдив. Полагал, что и вокруг него все так же правдивы. А люди-то – сами знаете… Когда он уезжал из Тамбова, я в поезде его до Мичуринска провожал.
Были мы с ним в купе одни. И владыка спросил:
-Скажите, какого самого большого порока мне следует избегать?
-Не доверяйте, пожалуйста, клеветникам, – сказал я. – По жалобам лжецов вы, Ваше Преосвященство, иногда наказывали ни в чем не повинных людей.
-Да? – изумился он. А потом, подумав, добавил: – С этим расстаться не могу. Не могу не доверять людям».
Владыка пережил новые гонения на Церковь. Опять закрывали храмы, травили и арестовывали верующих. В проповеди на день Покрова Пресвятой Богородицы он говорил:
-И знайте, и верьте, что малое стадо Христово непобедимо… Так… чего же нам смущаться, чего тревожиться, чего скорбеть?! Незачем, незачем!»
Он умер в 1961 году 11 июня. И малое стадо не испугалось. Провожали владыку и врача тысячи людей. Тысячи приходят к нему сейчас. Каким же великим во Христе может стать человек, принявший Божию милость!
11 июня – память святителя Луки Крымского