Интервью

СЕМЬЯ – ЭТО ВЕРИГИ, ТЯЖЕСТЬ, ЦЕПИ. И СЧАСТЬЕ!

Михаил Григорьевич ЩЕПЕНКО – художественный руководитель Московского театра русской драмы «Камерная сцена». Заслуженный деятель искусств России, лауреат многих премий. И при этом – педагог, профессор Ярославского театрального института. Воспитывает, растит актеров и режиссеров.

-По каким принципам вы отбираете людей в театр? – спрашиваю Михаила Григорьевича.
-Во-первых, это одаренность, – отвечает он. – Хотя иногда она бывает глубоко скрыта. Во-вторых, определенные личностные, нравственные качества.
Я согласен со Станиславским (сейчас его мнение разделяют далеко не все): нравственные качества художника и коллективного художника – это нечто первичное в творчестве.
-Да, Станиславский утверждал: положительные свойства невозможно сыграть, их надо иметь.
-И нельзя, чтобы пошляк бросал со сцены возвышенные идеи Шиллера. Настоящий художник не может быть ничтожным человеком в жизни. Об этом и Гете говорил: хочешь писать величественным слогом? – тогда эта величественность должна в тебе быть.
И третий принцип, наверное, самый главный – способность иметь психологию общего дела.
-Почему это так важно?
-К сожалению, сейчас мир искусства эгоцентричен. Каждый художник – обособленная единица, болезненная, уязвимая. В мире искусства большая конкуренция. И отношения – такие же, как в бизнесе: человек человеку – волк. Либо ты съел кого-то, либо – съели тебя.
А театр – дело коллективное. О назначении театра замечательно писал Гоголь: создавать большую семью. Превращать в единое существо тех, кто играет на сцене и присутствует в зале. И чтобы все люди жили одними мыслями, чтобы их объединение было возвышенным.
К сожалению, это не всегда происходит. Но такая колоссальная возможность у театра есть.
-Вот вы говорите, что одаренность личности иногда бывает глубоко скрыта. Значит, ее можно не заметить? Или вы все-таки всех детей принимаете к себе?
-Нет, отбор есть. И не только среди детей. К нам могут прийти и взрослые люди, которые готовы выявлять в себе творческую природу, устремляться к нашим общим целям.
Знаете, тут существует еще такая формула: талант коллектива дороже таланта отдельного исполнителя.
-Звучит жестко.
-Почему же? Такова специфика театра. Да, есть ряд спектаклей, где доминирует актер. И это великая радость – встреча с настоящим актером. Тогда остальные – фон. Но и он может быть разным.
В оркестре все инструменты должны играть хорошо. И если только один фальшивит, то гармония уничтожается. В театре так же, хотя это, может быть, не так заметно. Важно, чтобы на сцене был ансамбль. Более того, звезды ярче всего сияют в созвездии.
Об этом принципе и Станиславский говорил: «Когда я играю с гениальным партнером, я гениален, а с бездарным – бездарен». Вот мы друг друга так и поддерживаем. Среди нас есть очень одаренные люди – и остальные рядом с ними по рецепту Станиславского делаются гениальными (улыбается).
-Хорошо, что не наоборот!
-Думаю, так происходит потому, что мы стремимся жить по единому духу. Рассказывают, что в былые времена в храме никто никого не учил пению. На клиросе стояли певчие, а на ступеньку ниже – кандидаты в певчие. Год стояли, два, а потом делали шаг вверх – и оказывались на клиросе.
Когда у людей единый дух, единые ценности, это и воспитывает у них не только нравственные качества, но и мастерство.
-Раньше так и было: к художнику приходил ученик. Но театр – особая «картина»: каждый артист – это краска на «полотне».
-И краска самостоятельная, а не просто выполняющая волю режиссера.
-Вы говорите, что ваш идеал – семья. А семья сегодня – тяжело больной организм.
-Да, но это еще и единственно правильный организм.
-Богом установленный.
-И не только семья в буквальном смысле. Наше Отечество – тоже семья.
-И церковный приход, и школа…
-Везде, где люди объединены, должен существовать принцип семьи. Но этот принцип нарушен сейчас на всех этапах. К сожалению, происходит очень активное насаждение эгоизма. Это антинациональный процесс.
-Особенно для русского народа, наверное.
-Конечно, ведь соборность – безусловное начало его жизни. Поэтому и складывается иная система отношений. Театр, например, становится производством: люди пришли на работу – и после нее разошлись. Это, может быть, самый простой способ существования. Никаких особых обязательств ни у кого нет, кроме обязательств по делу. И к этому многие стремятся.
Еще одна модель театра – команда. Сошлись, сделали спектакль, поиграли – и тоже разошлись.
А семья – это вериги, тяжесть, цепи, которыми мы связаны. Но это те цепи, без которых человек – все-таки не совсем человек. Мы с Тамарой Сергеевной Басниной, директором театра, понимаем это одинаково. Даже если кто-то в труппе относится к нам формально – как к начальству, мы  к нему относимся иначе. И наши чада знают: мы для них не просто начальники.
-Есть еще хорошее слово – «чадца».
-Да, хорошее. И в трудную минуту наши чадца все равно обратятся к нам – и мы им поможем. Не выгоним никого.
-Никогда?
-Понимаете, бывают случаи вопиющие, когда просто нельзя оставлять человека в театре. Но это случается крайне редко.
-И по какой причине выгоняете?
-Если человек абсолютно безнравственно поступает. Причем устойчиво. Ну, что тут делать?
-А какие семейные проблемы вам еще приходится решать?
-Была у нас десять лет назад беда с пьянками. Вот человек, как свинья, напился. И что делать, если это твой ребенок?
-В постель уложить. Ботиночки снять.
-Но он ведь и дальше подведет. Поэтому мы тогда обратились к отцу Алексию Бабурину, у которого создана община трезвости. И эти наши чада дали обет трезвости. А мы с Тамарой Сергеевной – тоже дали этот обет на всю жизнь.
-Вместе с чадцами?!
-Да. И теперь у нас с этим злом покончено.
-Значит, произошло духовное перерождение людей?
-Конечно. Алкоголизм и мыслится не только как медицинский диагноз, болезнь, которая лечится врачебными средствами, но как страсть, грех, духовная поврежденность. И надо исправлять именно это.
Дети в принципе знают, что родители от них не откажутся. Узы крепкие.
-И это счастье.
-Но с родителями, знаете, как могут обращаться?
-Знаю!
-Проще иметь дистанцию с подчиненными. Хотя… эта дистанция есть на самом деле.
-Должна быть.
-Олег Табаков недавно сказал, что театр – это монархия. Я с ним согласен. Без иерархии происходит распад.
-А с эгоизмом тоже приходится бороться духовными средствами?
-Люди изначально воспитываются в театре. Наши актеры – одновременно еще и рабочие любого направления, монтировщики сцены, осветители. Конечно, есть и узкие специалисты, но и они со временем выходят на сцену.
С утра, обычно в одиннадцать часов, мы встречаемся всем коллективом. Намечаем программу действий на день. А потом каждый занимается своим делом.
-Со временем люди сильно меняются в театре?
-Безусловно. Думаю, Аркадий Аверин на меня не обидится, если я про него расскажу. В школе он почти не учился, кое-как ее окончил. У него бабушка интересная была. По утрам она спрашивала: «Деточка, ты пойдешь в школу или спать будешь?» – «Спать буду!» – «Ну, спи, деточка!»
И такой «деточка» после армии пришел к нам рабочим. Его друг привел. Мы увидели, что человек он большой глубины, яркой одаренности. Она выявилась в процессе образования, воспитания.
Уже лет восемь-девять Аркадий – заслуженный артист России. Получает второе высшее образование – режиссерское. Играет как ведущий актер. И таких, как он, не так мало.
Понимаете, людям театра надо жить не только личными проблемами, но и видеть интересное, актуальное вокруг. Маяковский писал, что мы взором упираемся в свое корыто.
-Бывает такое.
-Но это – в заурядной жизни. А театр ставит проблемы, важные для других людей, для человечества.
-У вас ведь есть определенная аудитория?
-Да, но мы играем для всех, обращаемся к тем, кто может нас услышать, откликнуться. И откликаются люди самые разные. Конечно, вся православная Москва – наш зритель. Но для нас важно говорить с теми, кто испытывает духовный голод, но еще не определил свой путь. У Гоголя же есть известные слова, что искусство должно быть ступенью к храму. Оно имеет колоссальную силу воздействия.
-Безусловно.
-И особенно театр.
-Почему?
-В театре зритель – со-творец, реальный со-участник в отстаивании тех устремлений, которые есть в труппе театра. Это очень интересно и важно.
-Поэтому вы полюбили театр?
-Да. Я пытался заниматься кино, убеждал себя, что оно – самое массовое, там колоссальные возможности. Количественно театр проигрывает. Но качество взаимодействия со зрителем здесь несопоставимо ни с одним искусством. Ведь художник творит сейчас – при участии того, кто смотрит, слушает.
Зритель – это существо очень важное. Без него театра нет. И для него спектакль тоже важнее консервированных видов искусства. Ведь кино – это консервированный театр.
-Оригинальное сравнение! Но точное.
-Я убежден: хорошо, правильно строится работа только там, где люди втягиваются в общую деятельность. Особенно дети, молодежь. В юношеском возрасте такая деятельность необходима. И когда человек участвует в ней, он присваивает себе те убеждения, к которым эта деятельность стремится.
Вот интересный пример. После войны вся Европа ненавидела немцев. А немцы голодали. Проблему надо было решать: все равно нужно жить вместе в одной Европе. И вот один протестантский пастор (его потом называли пастор Бекон) призвал европейские семьи к тому, чтобы они от своих кусков колбасы или бекона отрезали какую-то часть – и отправляли в Германию. Когда люди стали это делать, ненависть начала таять.
Чтобы что-то приходило в сердце, нужно не нотации читать, не учение излагать, а поставить человека в ситуацию, когда ему эти идеалы нужны для деятельности. Тогда они присваиваются. И театр – это одна из форм такого присвоения.

Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ