В прошлый раз мы начали разговор о той гармонии, которая присутствует в работах Сергея Андрияки, народного художника России, действительного члена Российской академии художеств, руководителя Школы акварели и ректора Академии акварели и изящных искусств.
Встречаешься с этой красотой – и душа словно воскресает. Возвращаются свет и радость жизни. И невольно возникает вопрос: как это достигается?
-Сергей Николаевич, вы уже рассказали, какие книги читаете. А музыку любите? – спрашиваю Андрияку.
-Очень люблю, слушаю постоянно Вагнера, Моцарта, Чайковского, Вивальди, – отвечает он. – Но в основном – в машине. Не могу слушать в мастерской, потому что часто работаю ночью. А у соседей внизу маленький ребенок. Вероятно, они и не скажут ничего, но это будет неправильно с моей стороны.
В юности я полюбил хороший вокал. Нашел в классе еще одного такого же «одержимого» классической музыкой – Юру Смирнова (он сейчас у нас проректор в Академии).
-Долгая дружба!
-Мы с Юрой вместе ходили в театральный музей имени Бахрушина. Там бывали лекции о выдающихся исполнителях мира. Конечно, из молодежи на лекции больше никто не приходил, были люди пенсионного и далеко пенсионного возраста (улыбается).
Мы покупали пластинки. Много пластинок. У Юриного отца была колоссальная фонотека. А моя мама работала в системе «Интуриста», и это давало мне возможность посещать спектакли Большого театра. Одни и те же балет или оперу я смотрел по много раз, и мне это не надоедало.
Как художник я придавал большое значение общей гармонии: декораций, музыки и голосов, если шла опера. Чтобы это все сочеталось.
-Важное замечание.
-В те годы среди наших исполнителей выделялся Владимир Атлантов. А мы-то с Юрой уже знали великих певцов – Энрике Карузо, Тито Руффо, Марио Ланца, Тито Гобби… Их много было – можно перечислять и перечислять. Большинство людей теперь этих имен вообще не знают.
-А популярная музыка?
-Для меня она не существовала. Почти все население страны слушало Битлс, «Иисус Христос суперзвезда»… Одноклассники тоже пытались меня к этому приобщить. Но я говорил: «Это не музыка! Ударника в гармонической музыке просто не может быть!»
-Разве что литавры в конце.
-В Африке у аборигенов это ритуальные песни, они гармоничны с их образом жизни. А здесь у нас отбивать ритм – значит будить в человеке физиологию. Ничего духовного и душевного в этом просто нет.
Я знаю, что в искусстве всегда отражается то, как ты живешь. Словно в зеркале. Если мы хотим слушать звук наркотиков, то тогда подойдет Биттлз. Но мне это совсем не близко. У нас тоже были бесконечные дискотеки, которые мы называли «бесотеки» (смеется).
-Откуда такое слово?
-Ему там все соответствовало – и форма, и содержание.
-Не спорю.
-Сейчас такой век: хочешь купить диск Моцарта, приходишь в магазин – и тебе говорят: «На, вот лучшее!» А кто исполняет – вроде и неважно. Мелодия такая же? Такая же!
-Да, и вместо музыки часто предлагают техничное воспроизведение нот. К сожалению.
-А у меня в Лондоне был такой случай. Мой друг-англичанин, чтобы меня занять, предложил: «Хочешь сходить в Лондонскую королевскую филармонию?» – «Да, – говорю, – я очень люблю хорошую музыку». – «Вот смотри, какая программа!»
А там в первом отделении были Моцарт, Шуберт, во втором – девятая симфония Бетховена. Друг помог мне купить билет, потому что я не знаю английского. Сижу в зале – и вдруг выходит на сцену седовласый, уже очень пожилой дирижер. Все встают, встречают его овацией. Кто это, я тогда не знал. Он дирижировал – и музыка так действовала на меня, что я потом думал: «Вот такого уровня, такой высоты должно быть изобразительное искусство».
-Вы все равно о своем! А кто это был?
-Джордж Солти – один из выдающихся дирижеров (он уже умер). Друзья привезли мне из Лондона два диска Солти – с музыкой Вагнера. Когда я это послушал, другие исполнители Вагнера мне показались… не очень. А потом мне подарили всего Вагнера. Солти, оказывается, полностью записал «Кольцо Нибелунгов».
Совсем недавно купил диск с пятой симфонией Бетховена. Дирижирует Артуро Тосканини.
-Старая запись! Наверное, 50-х годов прошлого века.
-Диск пока лежит в мастерской, я все никак не возьму его в машину. Предвкушаю удовольствие.
-Хорошо, что вы называете все эти имена. Наши читатели смогут найти в Интернете любых исполнителей – с самых первых лет звукозаписи. Но любимый композитор у вас Вагнер?
-Да. Музыка обращена к эмоциям. Композиторы отличаются по темпераменту, как и поэты. Есть прекрасные стихи, но…
-На душу не ложатся?
-Вот-вот! Так и музыка.
Мне кажется, чтобы обучить кого-то традиционному классическому изобразительному искусству, нужно, чтобы человек был гармоничен всесторонне. Невозможно одновременно слушать Майкла Джексона – и изучать наследие старых мастеров. Одно с другим не вяжется: Джексон занимается разрушением в музыке, а классики – созиданием. А вот Баха слушать хорошо. И никаких противоречий нет.
-Вы ведь теперь руководите не только Школой акварели, но и Академией. В ней будет что-то вроде лекций или уроков музыки?
-Мы хотим людей к музыке приблизить, приобщить. В Академии для этого больше возможностей, есть киноконцертный зал. Будем звать туда исполнителей, коллективы высокого уровня.
Я уже много раз повторял: в уставе Императорской академии художеств было написано, что человека с детства нужно учить видеть красоту. И слышать красоту.
-А ведь видеть красоту нам почти негде…
-Верно, и нужно менять среду обитания человека.
-Это реально?
-Повсеместно, наверное, нет. Но если это делать хотя бы локально, то часть людей будет понимать, что хорошо и что плохо. Сегодня наши жилища состоят из функциональной пустоты. Глаз ни на чем не останавливается. Человека окружают одноразовые вещи.
У нас в Школе акварели существует дополнительное образование. И мы сразу говорим всем, кто приходит туда учиться: «То, что вы будете делать, делайте для своего дома, квартиры, дачи. Чтобы это было функционально».
-Получается?
-Вот человек сделал, положим, копию раннехристианской мозаики. А это проверенное временем большое искусство. Дальше он вмонтировал копию у себя на кухне. Смотрит на мозаику и думает: «Да, такая красота! А у меня все вокруг этому не соответствует, какое-то пустое…»
И начинает думать, что можно сделать еще. Здесь речь не идет о каких-то больших денежных вложениях, сверхдорогом ремонте, а, допустим, о витражах на окна.
Приходят к нему в гости друзья, знакомые. Он говорит: «Смотрите, это я сделал!» И люди начинают к этому тянуться.
-Позитива у нас почти нет. Из телевизора на зрителей обрушиваются разруха, уныние, отчаяние.
-А воспитание-то идет, в основном, через телевизор, компьютер. Если человек вбирает в себя эту помойку, то она волей-неволей начинает в нем действовать. Он уже не воспринимает хорошую музыку, не ходит на выставки, в музеи. За рубеж приезжает – и там вместо того, чтобы поинтересоваться красотой, достопримечательностями, культурными мировыми ценностями, заботится только о том, как покушать вкусно, позагорать, искупаться. И это тоже хорошо.
-Очень!
-Я с этим согласен. Но для всего остального он слеп и глух. Не видит и не слышит.
-Какие еще задачи вы ставите перед Академией?
-Поднять уровень профессионализма. Во всех сферах художественного применения. Сейчас, к сожалению, по некоторым направлениям профессионалов днем с огнем не сыщешь.
На Ломоносовском Императорском фарфоровом заводе в Санкт-Петербурге либо копируют то, что было сделано когда-то, либо выпускают беспомощные вещи, за которые стыдно. Там не хватает хороших дизайнеров.
-А кто их раньше готовил?
-В России было училище технического рисования барона Штиглица. Там хорошо учили рисунку, живописи. Давали студентам нарисовать акварелью какой-нибудь цветок с натуры, например, нарцисс. А дальше из этого нарцисса создавался орнамент. И такие мастера могли делать что-то интересное.
Кстати, в конце XIX – начале XX века они создали для Церкви большое количество утвари, паникадил, разных тканей, решеток, киотов. Мы пользуемся всем этим по сей день.
-Значит, вы будете и дизайнеров готовить?
-Да, потому что ничего нового, гармоничного, что продолжало бы традиции, к сожалению, почти нет.
-Вы говорите – почти. Что порадовало вас в последнее время?
-Не очень давно я делал выставку в Костроме. И ко мне подошли люди, которые пишут иконы. Сказали: «Мы вечером хотели вас к себе пригласить и поближе познакомиться».
Пришел к ним – и меня сразу поразил необыкновенный свет в их иконах. Просто свет. Тут не обманешь.
-Тем более художника.
-Живые вещи. У иконописцев они редко встречаются – и в росписях храмов, и в иконостасах, и в аналойных праздниках. Я подумал: «Ну, надо же, как здорово!» Да еще там собираются многодетные семьи: муж, жена, дети. Все учатся – и у них получается!
Потом я увидел еще одну икону над столом. Она выделялась: еще лучше написана. Мне объяснили: «Это делал наш учитель, но он живет в Америке».
-Вы говорите о школе «Просопон»?
-Да, ее создал Владислав Львович Андреев.
-Он ведь учился в Ленинграде, в советские годы вынужден был уехать из страны.
-Андреев был иллюстратором, а потом серьезно занялся фундаментальной иконописью. Меня поразило то, что он создал систему и методику обучения. В Костроме мне подарили видеофильм с его мастер-классом. На английском языке. Я знаю немецкий, а у супруги основной – как раз английский.
-И у вас была возможность побыть вместе с ней?
-Мы не могли оторваться от экрана. Видеофильм шел пять с половиной часов – с подробным богословским обоснованием каждого этапа обучения.
Потом у нас в Школе акварели проходила выставка Школы «Просопон». На открытии Андрееву был задан провокационный вопрос: «Как вы можете обучать иконописи людей неверующих, католиков, протестантов?»
-Что он сказал?
-Попросил: «Вы мне ответьте: если человек неверующий или протестант зашел в православный храм, его надо выгнать?» Возразить было нечего. Более того, Андреев рассказывал, что протестанты, которые у него учились, приняли Православие. Даже буддист крестился. Через иконопись происходит чудо.
Слава Богу, что такие люди есть, что они так работают!
Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ