С народным артистом России Павлом Александровичем ШАЛЬНОВЫМ мы, конечно же, познакомились в театре. В его родном Русском духовном театре «Глас», где он работал последние годы.
Как-то Павел Александрович дал интервью нашей газете. Говорил с большим юмором. Его настоящая старомосковская речь завораживала. А какое жизнелюбие он источал!
-В театральное училище я с завода пришел, — рассказывал Павел Александрович. — Время послевоенное, одежды особенно не было. На все случаи жизни — гимнастерка, кирзовые сапоги. И даже на уроках танцев приходилось в этом появляться.
А у нас была замечательный педагог по танцам Мария Степановна Воронько, ее знают многие актеры. Тапочек для танцев сорок пятого размера я нигде достать не мог. Что делать? Сшил себе носки специальные. Но они соскакивали при первом же па-де-де или па-де-труа.
И уже дошло до того, что меня вызывает директор училища: «Что ты, голубчик? Мария Степановна жалуется, что ты на танцы в сапогах ходишь. Денег нет? Ну, я тебе дам». Я говорю: «Нет, нет, спасибо, не надо! Что-нибудь придумаю!»
И вот иду на занятия по площади Пушкина и вижу: большая витрина, а в ней стоят чудесные белые тапочки. Моего размера. А магазин — «Похоронные принадлежности».
Вхожу, спрашиваю, можно ли тапочки приобрести. «Нет, — говорят, — молодой человек, только в комплекте с гробом». А мне нужно отдельно! «А зачем вам, молодой человек?» — спрашивают уже с недоверием.
Пришлось пойти на хитрость. Сказал, что занимаюсь в театральном училище, репетирую роль человека, который умирает, и на него должны натянуть на сцене вот эти белые тапочки. Поверили!
Прихожу в училище. Мария Степановна, увидев меня в этих тапочках, обомлела: «Шальнов, соло! На середину! Шарман де пье! И-и раз! И-и…» Но уже на втором «шарман де пье» я был босиком, потому что тапочки разлетелись на мелкие кусочки. В них можно было лежать — и только!
Павел Александрович улыбнулся своим воспоминаниям. Добавил:
— И, может быть, одно из самых счастливых времен моей жизни — это театральное училище. Еще неизвестно, что будет. Все впереди.
Задаю ему вопрос не из простых:
— Какой главный урок вы извлекли из своей длинной и такой разной жизни?
— Тут надо постараться не сочинять… — задумывается он. — Один из главных уроков то, что даром ничего не дается. Кто-то сказал: начиная какое-то дело, никогда не думай, что ты его быстро закончишь. Обязательно возникнут трудности, особенно в нашем актерском деле. Жизнь заставила трудиться, многое преодолевать.
— Что именно?
— Лень, например. Так хорошо ничего не делать, читать, думать ни о чем. Но мне не пришлось кейфовать, судьба у меня сложная, особенно в детстве, в юности.
Сейчас я работаю в театре в Замоскворечье, и тут рядом в Щетининском переулке есть музей художника Тропинина. Этот дом принадлежал моему крестному. После войны я там жил.
И Павел Александрович рассказал, что родом он из старообрядческой купеческой семьи. Правда, и он, и его отец уже крещены в Православии.
Когда мальчику было три года, умерла его мама. А еще через год арестовали отца — известного экономиста. Он проходил по процессу Промпартии и был приговорен к смерти.
Павел оказался в семье тетушки Ксении. Там были еще две девочки, тетины дочки. Работал один дядя. Тянул эту большую семью.
— Тетя Ксения такая замечательная! Она много сделала и для отца. Ходила по инстанциям, у «дедушки Калинина» побывала — и выхлопотала, что расстрел отцу заменили Соловками, — вспоминал Павел Александрович.
Отец из лагеря написал письмо, что скоро из Соловков его перевндут в Кемь и что, возможно, дадут свидание. А Кемь — это местечко на Белом море, откуда переправляют на Соловки.
И вот тетя Ксения что-то продала, собрала денег, и мы с ней поехали в Кемь.
— Сколько лет вам было?
— Да лет, наверное, семь. Но я это помню, потому что событие яркое. Каждый день мы ходили на пристань встречать баржи с арестантами. Черная толпа, крики. Люди идут, согнувшись, руки назад. И так отца и не встретили.
Уже кончились у тети деньги, она мне говорит: «Надо ехать!» Пошли последний раз встречать эту баржу. Отца не увидели и не ожидали, что увидим. Повернулись, стали уходить. И вдруг мне в спину — это нельзя забыть! — крик: «Па-ашка-а!» Я кожей почувствовал, что это он. Какой-то родственный рефлекс пробудился. Мы кинулись назад, нас отталкивали. Наконец увидели, откуда он кричит.
На следующий день тетка узнала, куда его определили. И ему разрешили месяц снимать комнату и жить с нами в Кеми. Под конвоем, конечно. Это для него был огромный праздник и утешение.
А потом отца поселили в Медвежьегорске. И он взял меня к себе. Я учился в школе тамошней. Это был центр науки и искусства, где замечательные люди оказались. Отец был начальником планово-экономического отдела всего этого архипелага ГУЛАГ. Беломорканал строили. Некоторые штрихи мне запомнились
Отец не был переведен в бесконвойные. Нам дали комнату в бараке. Там мы с ним и жили. А еще — конвойный и собака. У конвойного был свой дом, но он часто у нас оставался. Утром я иду в школу. Папа с конвойным и собакой, которую мы очень любили, идут на работу.
Отец сидит в своем кабинете, а Бобик у него в ногах. Охраняет. Потом шли домой. И конвойный (хороший дядька!) приносил обед из столовой для инженерно-технических работников. А для меня, мальчишки, на третье — взбитые сливки. Представляете? В Медвежьегорске — взбитые сливки!
Эта северная «идиллия» длилась 3—4 года. Отец Павла Александровича умер в 39 лет. Мальчик остался сиротой. И опять вернулся к тете Ксении. Позже поселился у крестного – Николая Григорьевича Петухова. Человека замечательного, ученика Скрябина. Ему пророчила карьеру музыканта, но он отказался от нее.
-Павлушка, – говорил Николай Григорьевич, обращаясь к крестнику – мы люди серьезные, у нас кровь густая.
И ни в коем случае не соглашался, чтобы Павел Александрович стал актером.
Молодой Шальнов после школы рабочей молодежи поступил в Бауманский институт, но параллельно, тайком все-таки в МГТУ – знаменитое тогда театральное училище. Позже оно слилось с ГИТИСОМ. Его окончили многие знаменитости – Вера Васильева, Евгений Лебедев…
Года полтора Павел Александрович умудрялся совмещать вещи несовместимые, потом любовь к театру взяла верх. Он с интересом занимался, а крестный ни о чем не знал. И вот летом они вдвоем отправились на пароходе по Волге.
-Мне крестный делал такие подарки, как это путешествие. – рассказывал Павел Александрович – В Горьком он сообщил: «Ну, вот, Павлушка, сегодня за обедом мы тебе устраиваем экзамен. Сюда сел мой старый приятель профессор Кондаков, он будет за нашим столом, ты готовься!»
Боже мой! Что я только не предпринимал, чтобы от них улизнуть! Извелся! По всему пароходу прятался до Перми. Но все-таки мне удалось от экзамена сбежать!
В училище Павел Александрович занимался художественным словом. Любил Маяковского и Горького, победил на чтецких конкурсах произведений того и другого. 18 лет проработал в театре Ермоловой, играл хорошие роди. И все-таки ушел в Москонцерт. Делал моноспектакли. С ними объехал всю страну.
— И однажды, возвращаясь из Мурманска, остановился на сутки в Медвежьегорске. Походил по тем местам и поразился: какое там все маленькое! Горы — маленькие. Двухэтажное здание Управления ГУЛАГа — маленькое. Значит, вырос человек…
— А как вы относились к вере?
— Да я верующим был, хоть и членом партии. В церковь ходил. У меня был приятель режиссер, мы с ним много программ сделали, тоже партийный, с приверженностью к русской старине. И вот в Сокольниках я его затянул в церковь. А он как-то жмется сторонкой, оглядывается. Я ставлю свечки, крещусь, а он шепчет: “Ты что, Пашка?! Райком рядом. Тут наверняка есть люди, которые наблюдают!”
Мои тетки, родственники в свое время Пасху, Рождество встречали. Накрывали огромный стол. Тетушка Ксения, которая меня к отцу возила, была глубокой веры человек. И благодаря вере могла совершать такие дела. Вырастила троих детей. Жены декабристов были потрясающие, наверное, женщины. Но наши — тоже. И хлебнули — не меньше…
— А были в вашей жизни легкие времена?
— Были. Но самое счастливое время — это как раз когда живешь на пределе. У меня так было в Москонцерте. Ходил в библиотеки, искал, изучал великих писателей, поэтов. Делал все, что хотел: моноспектакли по французской литературе, по «Жизни Клима Самгина» Горького. Вот настоящий Горький-то!
Художнику, артисту противопоказано существовать в безоблачном состоянии, чтоб все у него было. Артист – это диагноз. Смотришь на тех, кому сейчас легко и праздно – и не завидуешь…
Недавно Павел Александрович Шальнов ушел из этой жизни. Такое ощущение, что с ним ушла целая эпоха. Невозвратимо и невосполнимо. Почти до самой смерти Павел Александрович работал. Выходил на сцену – и зал замирал. Как это бывает при встрече с большим мастером. Осиротел театр «Глас», который он очень любил. Осиротела супруга Шальнова Галина Александровна. И стало понятно: он был единственным. Каждый человек — единственный, но, пока он путешествует рядом с нами, мы редко об этом помним.
Зато небеса радуются. После трудного и долгого пути в восемьдесят шесть лет туда пришел, конечно, грешник, но зато такой жизнелюбивый, жизнерадостный, жизнеутверждающий. Все это передававший людям.
Наталия ГОЛДОВСКАЯ