АНТИЛЕНА

Как я теперь понимаю, звалась она от рождения Кантиленой. С чего вдруг (или — не вдруг) родители сподобились так серьёзно употребить это латинское слово — неведомо. Можно, разу­меется, предположить, что они любили музыку и мечтали о во­кальном будущем дочери, но в этом случае их решение следовало бы признать ошибкой, и притом роковой. Ведь нелепо надеяться на то, что девочка с именем Канцона, Кантилена или Капелла станет певицей, нао­борот: назвать её так — значит навсегда отречься от надежды на благозвучный голос.

Отчего это бывает — трудно сказать, но Венеры, вы­растая, превращаются в женщин с далеко не класси­ческими пропорциями, Гелии совершенно не хотят за­ниматься изучением инертных газов, и ни один из Гераклов не дотянул до юношеского разряда по штанге. Так что голос у Кантилены был неприятный на редкость — скрипяще-гнусавый, словно связки воспалены, а нос заложен.

Может быть, родители новорождённой вовсе и не любили музыку и не мечтали о певческих перспективах для своей дочери, может, просто им понравилось это действительно красивое слово, они и нарекли дочь Канти­леной.

Буква «К» из обиходного обращения выпала, и от­того, вероятно, что латинское название напевной мелодии в то, послевоенное, время едва ли кому в нашем доме было знакомо, тогда как слов с греческой приставкой «анти» всяк человек знал достаточно.

Антилена была невысокой, крепкой, коротконогой жен­щиной неопределённого возраста. Носила очки с тол­стенными круглыми стёклами. Но и за стёклами глаза её были всегда сощурены — это уж не от близо­рукости, а, смею теперь утверждать, от чрезвычайно пристального внимания к окружающему.

Работала она в каком-то сельскохозяйственном учреж­дении и, как говорили соседи, «делала диссертацию». Что это такое, никто из соседей, пожалуй, не пред­ставлял, оттого слова «диссертация» и «аспирантура» в течение долгих лет произносились шёпотом. Никакой диссертации, помнится, Антилена так и не защитила.

Жила она в нашем двухэтажном доме на втором этаже и занимала небольшую комнату в коммунальной квартире. Соседи её отчего-то часто менялись, и каких-либо воспо­минаний о себе не оставили.

Первая моя встреча с Антиленой произошла, когда я ещё не ходил в школу. Как-то вечером мы с приятелем жгли в кустах спички. Вдруг над нами раздалось: «Прек­ратить!» Мы прекратили. «Встать!» Мы испуганно встали. «Затоптать!» Выполнили. Сощурившись, она долго смот­рела на нас сквозь толстенные стёкла очков, потом встревоженно прохрипела: «Сегодня — коробок, завтра — дом подожжёте!» Больше всего мы боялись, что расскажет  ро­дителям, но в тот раз обошлось.

И надо же было такому случиться: на другой день мы чуть не спалили дом — раскочегарили костёр прямо на чердаке и в точности над комнатой Антилены — вот несчастье! Она прибежала с ведром, залила пла­мя: «Ну?! Что я говорила?!» Потом вывела нас во двор и, поставив перед толпой любопытствующих, гнусаво изрекла: «Государственные преступники! Бандиты!»

Впоследствии она несколько раз «накрывала» нас на помойке, где мы по просьбе девчонок добывали цветные стёклыш­ки для «секретов» — загадочной девчачьей игры, вызывав­шей у нас тупое недоумение: надо же было собрать горсть блескучей дребедени, чтобы потом закопать этот «секрет» под деревом.

Поймав кого-нибудь за ухо, Антилена пророчески изрекала:

— Это кончится тифом, холерой или чумой, понятно?

— Понятно, понятно, — орал попавшийся, — только от­пустите, пожалуйста!

— Нет, не понятно! — холодно заключала она и щурилась пуще обычного. — Смотри мне в глаза… Тебе не понятно, я вижу. Где ты живёшь?..

— Тётенька, отпустите!

Остальные — не попавшиеся — стояли в почтительном отдалении, тоскливо следили за экзекуцией, а временами посматривали по сторонам, рассчитывая путь отступления на случай, если бы Антилена вдруг, бросив жертву, попыталась прихватить своими цепкими пальцами кого-то другого.

Дворничиха тётя Катя ворчала:

— Неугомонная,  суетная, везде лезет, до всего дело есть, как будто Бог без неё не управится…

Однажды я спросил у дворничихи, кто такой Бог? Тётя Катя ответила:

— Он всё видит, всё знает, от Него не спрячешься.

— Даже под столом? — удивился я.

— Даже под столом!..

Я запомнил.

Следующим поприщем «неугомонной» стала проезжая часть. Мужская школа распола­галась «через дорогу», и Антилена частенько ловила учеников пытавшихся перебежать Хорошёвское шоссе в неположенном месте.

— Вам что — под колёса не терпится? — преграждая путь, она указывала рукой в сторону недавно уста­новленного столба с жёлтой жестяной стрелкой, на ко­торой чёрными буквами было написано: «Переход».

В ту пору, надо сказать, детей под колесами оказывалось несоразмерно много, несоразмерно с малочисленностью ма­шин. Оттого, вероятно, что лихие мальчишки норовили промчаться перед самым капотом – это считалось особым шиком. И  едва ли не каждый месяц траурная процессия сопровождала на Ваганьково очередного ученика, погибшего под колё­сами «эмки», полуторки или трёхтонки. Затем, когда школы — мужские и женские — объединили, мы стали хо­дить в бывшую женскую, находившуюся на нашей сто­роне улицы, и наездов стало значительно меньше.

Казалось, что теперь у Антилены забот должно поу­бавиться, но нет: взрослея, мы схлопатывали от неё то за курение, то за карты, то за излишне тесное — по её мнению — общение с одноклассницами в подъез­дах.

Её холодные жёсткие обвинения — устные и письмен­ные — поступали и в школу, и нашим родителям, и даже в милицию. Каких только приговоров не выпадало: отцовские ремни, материнские слёзы, визиты участкового, четвёрки по поведению, комсомольские собрания с оргвыводами. Как мы выдюжили, как никто не стал разбойником — не понимаю: ведь по неуравновешенности своего возраста мы — назло Антилене — могли совершить что-нибудь эдакое… выдающееся. Но не случилось.

Шло время. Опёка надо мной и моими сверстника­ми стала смягчаться — Антилена не то сдала, не то пе­реключилась на следующие поколения. Постепенно свя­занные с ней горести начали забываться, и, казалось бы, забылись совсем.

Как-то летним вечером — я тогда оканчивал инсти­тут — ко мне зашёл участковый и попро­сил выступить понятым «при акте, — так сказал он, — описи имущества». С ним были еще двое: техник-смотритель и дворничиха, которую теперь называли уже не тётей, а бабой Катей.

Поднялись на второй этаж, бессчётная новая соседка впустила в квартиру. Техник-смотритель взло­мал Антиленину дверь, и мы вошли. Я догадывался, что с хозяйкой, по всей видимости, что-то произошло, но ни дворничиха, ни участковый, не потрудились ввести меня в курс дела. Момент для прояснения ситуации выкроить никак не удавалось: все сосредоточенно и деловито выполня­ли впервые виденную мною работу. Даже дворничиха была задействована: определяла на глаз стоимость каких-то вещей. А я растерянно стоял возле двери, ожидая, не понадоб­люсь ли для чего. Наконец, когда баба Катя проходила мимо, я спросил, в чём дело?

— Погибла Антиленочка наша, — вздохнула она, — пожалеть её надо: и жила горемычно, и…

— Катерина! — перебил участковый. — Тебя пригласили не для того, чтобы ты языком болтала. Сядь на диван и сиди.

— Хорошо. Я, конечно, — и села.

Стена у двери была сплошь завешана мелко испи­санными тетрадными листками в клеточку. На одном ока­зался «Список лекарств, необходимых в домашней ап­течке», на другом — «Распорядок дня», из которого я уяснил, что просыпалась хозяйка ровно в пять и двад­цать минут тратила на «личные нужды». Третий листок содержал «Перечень расходов строго обязательных» на «мыло хоз.», «мыло туал.», «зуб. порошок», а также на «автоб.» и на «трам.».

Были листки с перечнем «коммунал. расходов» и «расх. на питание», были списки «строго обязательно­го белья нател.». Когда мероприятие завершилось, дворничиха сбивчиво и торопливо сообщила мне подробности гибели Антилены:

— Стояла на тротуаре у перехода. Никаких машин не было вообще, а она ждала, когда машинам красный зажжётся. Дождалась: загорелся красный. Тут как раз грузо­вик к переходу подъехал, тормознул, а после дождя было: его занесло, он — в светофор. Светофор — ну, столб-то железный — грохнулся и ей — по голове…

Так оборвалась жизнь Антилены. Нелепо оборвалась.

— Надо бы помолиться о ней, — сказала дворничиха, — но, наверное, некрещёная: имя какое-то… политическое. Хотя красивое: Антилена. Тебе нравится?

Я кивнул.

Протоиерей Ярослав ШИПОВ