«Вдруг распахнулась дверь, и в коридоре появляется мой редактор Евгений Львович Шварц – молодой, стройный, красивый и такой возбужденный, распаренный, как будто он только что танцевал или в снежки играл, – вспоминал писатель Леонид Пантелеев, автор «Республики ШКиД». – Через плечо у него перекинуты длинные типографские гранки, он направляется в корректорскую. Но прежде чем открыть дверь, он делает шаг в мою сторону, прямо и весело взглядывает на меня большими радостными глазами и спрашивает:
-Ты в Бога веришь?
Отвечаю без малейшего стеснения, не задумываясь:
-Да. Верю.
-Я – тоже, – говорит он. И с той же веселой, счастливой, совсем еще юношеской улыбкой, сжав мою руку, слегка тряхнув ее, он бежит со своими бумажными лентами к дверям корректорской».
Больше они к этой теме не возвращались: «И вот все долгие тридцать пять лет нашей дружбы мы довольствовались тем, что знали друг о друге самое значительное, что может знать один человек о другом…»
МУДРЫЙ СКАЗОЧНИК
Евгения Шварца называют умным театральным сказочником. В его время, пожалуй, только в сказке можно было серьезно разговаривать о жизни.
Он писал пьесы, сценарии и для взрослых. Но в основном – для детей. А получалось – что для их родителей и прародителей тоже.
Самые знаменитые работы Шварца сделаны по сказкам Ганса Христана Андерсена: «Голый король», «Снежная королева», «Тень», «Обыкновенное чудо», «Дракон».
Не думайте, что это просто – перенести сказку на театральную сцену. Пьеса состоит из диалогов. И все их надо придумать. Каждый персонаж имеет свой характер, говорит так, как он – и никто больше.
Шварц умел наполнить действие живым, мудрым содержанием, радостью, шутками. Его пьесы можно и нужно перечитывать, пересматривать много раз.
Как жил, каким был этот человек? Обратимся к его воспоминаниям – самому главному свидетельству о нем.
РАДОСТЬ БЕЗ НАЗВАНИЯ
21 октября 1896 года в Казани появился на свет Евгений Шварц. «Когда я родился, отец мой был студентом-медиком Казанского университета, а мать – курсисткой на акушерских курсах, – рассказывал Евгений Львович. – На каникулы мы уезжали из Казани или к маминым родителям в Рязань или к папиным в Екатеринодар».
Шварц – в Рязани: «Дед – цирульник, поэтому на окне его парикмахерской шевелятся черные пиявки. Он отворял кровь, дергал зубы, ставил банки, стриг и брил, несмотря на то, что у него дрожали руки. Дрожали руки и у моей матери с тех пор, как я ее помню, дрожат и у меня».
«Дед был человеком сдержанным и спокойным. Папа любил рассказывать, что первую свою хирургическую практику он получил у него в цирульне. Дед доверил ему выдернуть зуб у одного из своих пациентов. Папа выдернул, да не тот. И дед с непоколебимым спокойствием отнесся к этому и вырвал тот зуб, который следовало. Главное чудо было в том, что больной не обиделся».
«Это я видел во сне? Не пойму. Я стою в церкви. Судя по всему, в алтаре». «Гляжу. Священники в светлых ризах служат, поют, взмахивают кадилом и важно и торжественно поворачиваются, кадят в разные стороны». «Эту странную службу я запомнил отчетливо на всю жизнь. И я в те времена часто играл в нее, поворачиваясь величественно и взмахивая кадилом».
«Все воспоминания тех лет сильны и радостны. А чем? Для радостного ощущения мира того времени у меня, теперешнего, нет слов».
ПРОФЕССИЯ – РОМАНИСТ
Читать Шварц начал очень рано. В Майкопе, где жила его семья, часто ходил в библиотеку. И строгая библиотекарша сама подбирала ему книги.
«На вопрос: «Кем ты будешь?» – мама обычно отвечала за меня: «Инженером, инженером! Самое лучшее дело».
«…я вдруг признался, что не хочу идти в инженеры. «А кем ты будешь?» Я от застенчивости лег на ковер, повалялся у маминых ног и ответил полушепотом: «Романистом». В смятении своем я забыл, что существует более простое слово «писатель». «Почему я пришел к мысли стать писателем, не сочинив еще ни строчки, не написавши ни строчки по причине ужасного почерка?» «Но решение мое было непоколебимо».
Шварц окончил реальное училище. «От детства до юности почти каждый вечер слушал я Бетховена, Шумана, Шопена, реже – Моцарта. Глинку и Чайковского больше пели, чем играли. Потом равное с ними место занял Бах».
ВСТРЕЧА С УЧИТЕЛЕМ
В 1914 году Евгений Львович поступил в Московский университет. На юридический факультет, который так и не окончил. В 17-м году был призван в армию. А в 19-м стал актером «Театральной мастерской» в Ростове-на-Дону.
Через два года он приехал с этой труппой на гастроли в Петроград. И скоро у него началась другая жизнь – литературная. Он был секретарем у Корнея Ивановича Чуковского, работал в газетах, журналах разных городов.
«Никого я тогда не осуждал – так ужасали меня собственная лень и пустота, и всех любил от избытка счастья», – отмечал Шварц. И такое сокрушенное состояние духа у него сохранялось всю жизнь. Это чувствовали, этому удивлялись друзья, читатели, зрители.
И вот произошла важная встреча Евгения Львовича – с Маршаком:
«Вспоминая меня тех лет, Маршак сказал однажды: «А какой он был тогда, когда появился, – сговорчивый, легкий, веселый, как пена от шампанского». «…мне и правда было легко и весело приходить, приносить исправления, которые требовал Маршак, и наслаждаться похвалой строгого учителя. Я тогда впервые увидел, испытал на себе драгоценное умение Маршака любить и понимать чужую рукопись как свою и великолепный дар радоваться успеху ученика, как своему успеху».
«Для того, чтобы объяснить мне, почему плохо то или иное место рукописи, Маршак привлекал и Библию, и Шекспира, и народные песни, и Пушкина, и многое другое столь же величественное или прекрасное». «И когда я шел домой или бродил по улицам с Маршаком, то испытывал счастье, чувствовал, что не только выбрался на дорогу, свойственную мне, но еще и живу отныне по-божески».
«У меня был талант – верить, а Маршаку мне было особенно легко верить – он говорил правду. И когда мы сердились на него, то не за то, что он делал, а за то, что он, по-нашему, слишком мало творил чудес. Мы буквально поняли его слова, что человек, если захочет, – может отделиться от земли и полететь. Мы не видели, что уже, в сущности, чудо совершается, что все мы поднялись на ту высоту, какую пожелали».
«…встреча с Маршаком весной 1924 года была счастьем для меня. Ушёл я от него, недоучившись, о чем жалел не раз, но я и в самом деле для него был легок и беспечен в 27-31-м годах». «Все немногое, что я сделал, – следствие встреч с Маршаком…»
НАЧАЛО ЛИТЕРАТУРЫ. ДЕТСКОЙ
Под началом Маршака Шварц и еще несколько писателей создавали детскую литературу. Ту самую, которой мы не перестаем удивляться до сих пор.
Евгений Львович тоже удивлялся: «Журнал строился слово за словом от начала до конца». «Каждая строчка очередного номера обсуждалась на редакционных заседаниях так, будто от нее зависело все будущее детской литературы. …только так и можно было работать, поднимая дело…»
«Для того, чтобы представить себе обстановку тех дней (вторая половина 20-х годов – прим.), скажу несколько слов об окружении, в котором строилась детская литература.
В те дни мрачные противники… сказки утверждали, что и без сказок ребенок с огромным трудом постигает мир. И им удалось захватить ключевые позиции в педагогике». «В области теории они были достаточно страшны, но в практике были еще решительнее». «Они изъяли из детских садов куклу. Незачем переразвивать у девочек материнский инстинкт».
В наши дни посеянные тогда семена дали обильные плоды: тысячи детей сиротствуют при живых родителях. Но послушаем Шварца дальше:
«Допускались только куклы, имевшие целевое назначение, например, безобразно толстые попы (священники – прим.). Считалось несомненным, что попы разовьют в детях антирелигиозные чувства.
Жизнь показала, что девочки взяли да усыновили страшных священников. Педагоги увидели, как их непокорные воспитанницы, завернув попов в одеяльца, носят их на руках, целуют, укладывают спать – ведь матери любят и безобразных детей».
ШУТИТЬ – ВСЕГДА!
«…мы были веселы. Веселы до безумия, до глупости, до вдохновения», – рассказывал Шварц. И не теряли юмора даже в 30-40-х годах – во время репрессий, войны.
Шварц писал пьесы, их ставили в театрах – и часто тут же запрещали. По ночам ему звонили в дверь – и он открывал её, понимая, что, скорее всего, пришли его арестовывать. Но слышал, как кто-то убегал по лестнице.
Пантелеев запомнил: «Тридцать восьмой или тридцать девятый год. В гостях у писателей юристы: прокуроры, следователи, маститые адвокаты… Время, надо сказать, не очень уютное. За спиной у нас ежовщина. Многих наших товарищей нет с нами. Смешного, улыбчатого тут не скажешь как будто.
Но открывает собрание Евгений Львович. Своим милым, негромким, интеллигентным, хорошо поставленным голосом он говорит:
-В девятьсот пятнадцатом году на юридическом факультете московского университета я сдавал профессору такому-то римское право. Я сдавал его очень старательно и упорно, но, увы, как я ни бился, юрист из меня не получался. И на другое утро в Майкоп, где проживали тогда мои родители, полетела гордая и печальная телеграмма: «Римское право умирает, но не сдается!»
Евгений Львович не разрывал отношений с друзьями, попавшими в опалу. Кое-кого скрывал у себя дома – в поселке Комарово.
«Частым гостем в доме Шварцев (особенно в комаровские времена) был… отец Иоанн Чакой, или Иван Иванович, как чаще называл его Шварц. Отец Иоанн служил последние годы в кафедральном Никольском соборе», – рассказывал Пантелеев.
Ни гладкой, ни правильной жизнь Шварца не назовешь. Даже жену он у друга увел. Потом был вместе с Екатериной Ивановной до самой смерти – до 15 января 1958 года. И все-таки от встречи с этим писателем остается ощущение легкости и глубины одновременно. Так бывает только у внутренне свободного человека.
«МЕНЯ ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИЛ…»
Вокруг Шварца всегда были люди. Он их любил – и словно притягивал к себе. Писал:
Меня Господь благословил идти,
Брести велел, не думая о цели.
Он петь меня благословил в пути,
Чтоб путники мои повеселели.
А вот маленький отрывок из его «Дракона». Тут Дракон рассуждает о жителях сказочного города, за которых рыцарь Ланцелот собирается сразиться и даже умереть:
Дракон. Если бы ты увидел их души – ох, задрожал бы.
Ланцелот. Нет.
Дракон. Убежал бы даже. Не стал бы умирать за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – и человек околеет. А душу разорвешь – станет послушной, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы.
Ланцелот. Это ваше счастье.
Дракон. Как так?
Ланцелот. Люди испугались бы, увидев своими глазами, во что превратились их души. Они на смерть пошли бы, а не остались покоренным народом.
Такие строки мог написать человек, знавший Христа. Это Христос отдал жизнь за страшных, преступников, подлецов. За нас. За изуродованные человеческие души, которые дороже всего мира.
Наталия ГОЛДОВСКАЯ