(Продолжение. Начало на стр. 3)
Дорогие читатели! В сентябре исполнится 25 лет со дня выхода первого номера нашей газеты. Мне захотелось оглянуться на то, что прожито — и поделиться этим с вами. И сегодня мы продолжаем публиковать отрывки из моей новой книги «А поговорить?..»
Храни вас Бог!
Наталия ГОЛДОВСКАЯ
ПОПРОБУЙ!
Происходило что-то странное: меня словно специально подводили к верующим людям. И с ними можно было — поговорить! У каждого оказалась своя история.
А в редакции удивлялись: что это за серия материалов о православных? Главный редактор вызвал на беседу. Рассуждал:
— Модная тема… Не знаю, насколько перспективная, но сейчас востребованная. Молодец! Ты всерьёз хочешь этим заняться?
— Всерьёз. И не потому, что тема модная или перспективная. А потому что она вечная.
— Да, русские любят вечные темы! — засмеялся он.
— Любили, — уточняю я. — Сейчас любят деньги. А мне бы хотелось то ли рубрику о Православии сделать, то ли полосу.
— А что? Попробуй!
Через пару дней мы решили: будет газета в газете. Небольшая, на четырёх страницах. Правда, я только-только вошла в храм и сама ничего толком не знала. Ну, значит, буду узнавать вместе с читателями.
О ком же написать?
Ответил сотрудник. Сказал как бы невзначай:
— Говорят, Чурсина верующая…
И я ей позвонила.
«УМРУ АКТРИСОЙ…»
Народная артистка СССР Людмила Алексеевна Чурсина встретила меня у входа в театр. Я сразу захотела её сфотографировать. Она не возражала. И вдруг воскликнула:
— Газета православная — надо в платке!
Совсем не надо. Но это я знаю теперь, а тогда ждала с фотоаппаратом в руках, пока она накинет на голову красивую цветную шаль, которая была у неё на плечах.
— Людмила Алексеевна, большинство из нас пришло к вере в последние годы. А как было с вами?
— Я крещена с рождения. Но в нашей семье, как и во многих семьях, о вере не принято было говорить, обряды не соблюдались. И в храмы не ходили. А меня что-то влекло туда. Влекло на кладбище.
— В каком городе вы жили?
— Великие Луки.
— Там родились?
— Нет, родилась я где-то по дороге в эвакуацию, в войну. А в Великих Луках жила бабушка, много родственников. Мы туда приезжали в отпуск, потом я там заканчивала десятилетку.
Я заходила в храм. И наступало ощущение удивительного умиротворения и благодати, словами необъяснимое. Я не знала, кто изображён на иконах, что такое икона, когда и где ставят свечи. И просто их ставила — за маму, за папу, за близких, за всех, кто дорог.
Всякий раз, ложась спать, обращалась к Богу. У меня есть двоюродные братья, племянники, которых мне всегда было жалко: не так сложилась их жизнь, здоровьем не удались, «зельем» увлекались. И я мысленно говорила: «Боженька, пожалей того-то, тому-то помоги, сделай их жизнь более светлой, наставь на путь истинный».
Позже в Ленинграде я тоже заходила в церковь — поставить свечку, постоять в тишине, подумать.
Иногда в храмах проходили съёмки фильмов: в «Приваловских миллионах», в «Журавушке».
— И какое было ощущение?
— Хотелось чуть-чуть тише говорить, уменьшить суетное состояние. В общем, всегда, хоть и неосознанно, для меня притягательны были дорога в храм и общение с храмом.
— Вероятно, постепенно чувства углублялись?
— С годами, когда я в каких-то ситуациях не находила утешения ни в близких, ни в друзьях, — шла в церковь. Да и с моими подругами, переживавшими какие-то житейские бури, сложности с детьми, тоже часто вместе ходили в церковь. Потом захотелось знать молитвы. Потом — читать не светскую, а духовную литературу.
Иногда меня просили, и я, не сознавая ответственности, соглашалась стать крёстной матерью одного, другого ребёнка. Включала их в свои молитвы, в записочки о здравии.
Более того, удалось выполнить просьбу замечательной женщины — режиссёра Розы Абрамовны Сироты. Меня всегда поражало, что жила она удивительно по-христиански. Маленькая, согбенная, с тремя операциями на позвоночнике, с палочкой, готова была прийти на помощь каждому.
У неё мать двадцать лет была лишена разума. Потом случилось так, что Роза Абрамовна тоже потеряла разум.
Я моталась по гастролям и по жизни. И в один из приездов в Москву мне позвонила женщина, которая Розу Абрамовну к себе забрала.
— В чём состояла просьба?
— Роза Абрамовна хотела креститься. И она это высказывала даже в болезни в минуты просветления. Я обратилась к Екатерине Васильевой. А в жизни, знаете, всё не случайно. На сцене они когда-то играли вместе: Сирота — сумасшедшую мать, а Катя — дочь.
Был вечер. Священника сложно найти. Но я знала, что у Кати есть изумительный отец Владимир. И где-то около часа ночи мы с ним поехали к Розе Абрамовне. Он крестил её, ни в чём не сократив чин Таинства, назвал Марией.
И мы наблюдали чудо.
— Какое?
— Было боязно: как Роза Абрамовна прореагирует? Всё-таки человек лишён разума, порой у неё случались и агрессивные проявления. И когда закончилось Таинство, был надет крест, к ней вдруг пришло сознательное состояние. Она крест поцеловала, попросила благословения у священника, руку ему поцеловала.
Завершилось крещение примерно в четыре часа утра, а утром этот замечательный священник нашёл в себе силы приехать к ней ещё раз, причастить.
— Этот случай вас, конечно, в вере укрепил?
— Да! И всегда возникает чувство благодарности Господу за то, что меня не оставляет, хранит, несмотря на грехи. А сколько Он мне даёт удивительных встреч, которые, как в копилку, опускаешь в глубину души, где самое ценное хранится!
Единственное, что плохо и стыдно: столько раз вечером надеешься завтра пойти в храм…
— И не получается?
— Что-то мешает. Или надо встречать поезд с документами, или за мамой ехать… У меня двое стариков. Им нужно помочь в этой жизни. И много старых больных тёток, и племянников. И двоюродных братьев, которым сейчас очень сложно. Потому что они живут не в Москве, а там закрыты фабрики, заводы, зарплату не платят…
Я редко бываю на исповеди и Причастии. Но надеюсь, что закончится одна ситуация, потом вторая…
— Потом третья?
— Понимаю, что всё это бесконечно. И подвиг состоит в том, чтобы сейчас находить силы и приходить в храм, получить благодать и помощь. И сама себя этого лишаю.
— А как вы совмещаете актёрскую профессию, довольно жёсткую, с верой?
— В какой-то момент, особенно когда играла леди Макбет, всегда просила: «Господи, прости, что я буду произносить чудовищные слова! Пусть они не войдут в меня, пусть для тех, кто их услышит, послужат предостережением, дабы ни на секунду не заразиться желанием мщения, крови».
И однажды дала себе слово: больше не возьмусь ни за одну роль, в которой хоть что-то будет противно моему сегодняшнему мироощущению, которая будет разрушительна хоть в чём-то. Моё присутствие в актёрской профессии должно быть оправдано тем, чтобы созидать души, помочь людям высветлить их.
— Остаётся одно: спросить о ваших ближайших работах.
— Мне дали почитать повесть драматурга Андрея Волкова о святой равноапостольной Ольге. Задуман большой культурный проект со спектаклями, выставками, лекциями о русской истории, зарождении христианства на Руси.
В конце жизни, когда княгиня Ольга осталась одна и не всё в её жизни получилось, она не испытывала одиночества. Потому что понимала: с нею Бог.
УЧИТЕЛЯ
Эти слова Чурсиной меня потрясли: «В конце жизни, когда княгиня Ольга осталась одна и не всё в её жизни получилось, она не испытывала одиночества. Потому что понимала: с нею Бог».
Значит, актриса тоже это знает. Проверила, убедилась. А если так, тут общее правило: с Богом мы не одиноки.
Мне вдруг стало понятно: у каждого человека можно чему-то научиться. И все мы для кого-то — учителя. Для меня началась особая школа — веры. Программа обучения уже составлена — не мною, а Тем, Кому я очень дорога и с Кем человек не одинок.
Поэтому меня почти не удивило, когда в храме улыбчивая женщина спросила:
— Вы ведь журналистка?
— Да.
— А я учительница, работаю в православной гимназии. Хотела вас пригласить к нам.
— Как вовремя! — воскликнула я. — Там, наверное, много интересных людей? И педагогов, и школьников.
— Да, случается, — почему-то смутилась она.
На следующий день я была в православной гимназии.
ПОСЛУШНИК ВАЛЕНТИН
Полчаса умывается. Полчаса натягивает рубашку.
Василий Иванович не выдержал, прикрикнул на сына:
— Быстрее можешь?!
— Отстань! — буркнул тот.
— Что?! — взорвался отец. — Даже перед Причастием не хочешь вести себя по-человечески?
Утро было испорчено. К монастырю ехали молча. Только у самых ворот сын пробормотал:
— Пап, прости…
— Всё! Мир! — обрадовался Василий Иванович.
Служба была особая — с архиереем. Перед епископом торжественно шли два юных иподиакона. Особенно хорош был один — тонкий, как травиночка. В длинных золотых волосах сияло солнце.
— Посмотри, какие дети бывают! — не выдержал Василий Иванович.
Сын опустил голову.
Причащал их владыка. Когда подходили к кресту, Василий Иванович попросил его:
— Благословите парнишку, собирается в православную гимназию перейти!
«Может, хоть там из него человека сделают!» — мелькнула мысль.
Первого сентября Василий Иванович сам провожал сына. Перед молебном ребятишки тусовались группками. Было видно: в гимназии они — как дома. Только в углу двора раздавался шум.
— Опять Валя! — сказала молодая учительница. И так покачала головой, что всё стало ясно без слов.
Солнце выглянуло из-за облаков. Блеснуло золото волос. Монастырский иподиакон?
— Кто этот парень? — спросил учительницу Василий Иванович.
— Валя и есть.
— Валя? А родители его кто?
— Сирота. Из монастыря. Мать и отец умерли. Бродяжничал. Потом какой-то бомж привёл его к монахам. Те нам подарочек сделали. Теперь мучаемся. Хорошо хоть, один год остался. После девятого класса — всё! Ни дня больше!
Василий Иванович повернул голову и встретился с хохочущим взглядом сына. Похоже, он уже познакомился с тем, кого ему ставили в пример. А ведь они в одном классе!
Сын приходил из гимназии счастливый. Не то, что из школы. Вмиг съедал обед — и за компьютер. Мать по вечерам жаловалась:
— Уроки совсем не делает!
Василий Иванович брался воспитывать парня. Давил на сознательность. Но зря: сознательности не было. Вспоминал себя в четырнадцать лет. Тоже играли, гуляли. Дрались!
На родительское собрание он шёл без оптимизма. Врежут ему там сейчас! Но классная руководительница встретила улыбкой:
— Здравствуйте, проходите. У вас хороший сын. А из монастыря опять никого нет?
— Вы не собираетесь убрать из класса этого хулигана? — тут же спросила чья-то мама.
— А куда убрать? — обернулась к ней учительница. — Кому он нужен? Пусть девятый класс заканчивает.
— Да он же всех мутит! И выпивает, и курит. И с девочками заигрывает.
— Возраст такой! — учительница рассмеялась. — Они все с девочками заигрывают. А девочки с ними.
— И дети священников?
— Разумеется.
«А ведь и я ждал, что тут ребята особенные будут, — подумал Василий Иванович. — Чуть ли не святые. Волновался…»
И стало у него на душе легко и свободно.
— А Валя у нас — вроде прививки, — продолжала учительница. — Всё равно наши дети встретятся со всеми искушениями. Так пусть учатся с ними бороться.
— В монастыре хоть знают, как этот мальчик себя ведёт? — не унималась мама.
— Знают. Рассказывают, он тут вечером за бутылкой побежал. Через ворота не пройдёшь — там привратник. Через стену махнул. Возвращается, а его возле стены сам епископ встречает: «Что, Валя, купил?» Так Валя со стыда чуть сквозь землю не провалился. Он ведь стыдливый. Это хорошо. И курит тайком — стесняется.
— Очень стесняется! — заговорила математичка. — По контрольной у нас одна пятёрка. У Вали! Как он списывает? Ума не приложу!
Родители расхохотались.
— Там у них дети как дети, — рассказывал жене Василий Иванович. — Обыкновенные.
— И никаких отличий?
— Есть отличия. Всё-таки обстановка хорошая.
— Обстановка хорошая, — кивнула жена. — А наш мальчик сегодня из гимназии навеселе пришёл. С Валей пиво пил.
— Началось! — и Василий Иванович покачал головой. — От этих проблем никуда не денешься. И наплачешься, и наскачешься. Только ты не паникуй! Мы живём в духовном мире.
Выпускной вечер в девятом классе начинался ни свет, ни заря — в семь часов утра. Полусонные ребята набились в автобус — и с шутками-прибаутками поехали к монастырю. Кто-то из учителей запел:
— Богородице, Дево, радуйся…
Молитву подхватили чистые девчоночьи голоса. Красота вливалась в окна. Поля, леса зеленели по июньскому радостно. Роса ещё отливала на солнце матовой тяжестью. Делала мир основательным. Вот уж тайна воды!
На Литургию они опоздали. Когда входили в монастырские ворота, молодой привратник качал головой:
— Что ж вы, непутёвые!
В храме ребята сбились стайкой. То шушукались. То пересмеивались. Василий Иванович поглядывал на учителей. Но те замечаний не делали. Стояли чинно. Дети оглянутся на них — и примолкнут.
Из алтаря вышел Валя. Тоненький, строгий. Золотом сияют волосы. Смотрит в сторону, чтоб не встретиться взглядом с ребятами. Потом не выдержит, зыркнет на них. И отворачивается, улыбается.
Епископ появился уже после Причастия, стал служить молебен. Ребята подтянулись. Потом директор гимназии подал владыке папки со свидетельствами об окончании девяти классов.
— Поздравляю вас! — говорил епископ. — Вы теперь люди образованные.
Начал вручать подросткам документы. Благословлял. Дарил подарки.
У Василия Ивановича комок подкатил к горлу. Его сына поздравляет архиерей!
Дошла очередь до Вали. Епископ долго разглядывал его свидетельство. Ни один мускул на лице не дрогнул. Вручил. Благословил.
В автобус Валя влетел последним, ходил переодеваться. От его благочинности — ни следа. В глазах — тревога:
— Меня в десятый класс не берут!
Ребята ахнули, завопили:
— Возьмите, возьмите его!
Директор прикрикнул:
— Тихо! Всё решит комиссия. Завтра приходите — будем принимать в десятый класс. А сейчас — выпускной. Веселитесь!
Повеселились они с размахом. Когда ночью сын пришёл домой, Василий Иванович с женой уже все глаза проглядели, все думы передумали. Но лицо парня излучало такое блаженство, что ни слова упрёка ему не сказали.
Утром отец с сыном отправились в гимназию. Валю встретили у входа.
— Как дела? — спросил Василий Иванович.
— Плохо! — заволновался тот. — Духовник мой обещал приехать. И всё нет его.
— Ты, Валь, успокойся! — Василий Иванович похлопал Валю по плечу. — Мы все за тебя попросим.
По одному входили ребята на комиссию. Наконец учителя получили возможность сказать любимым ученикам всё, что о них думают.
— Только бы англичанка не пришла! — бормотал под дверью сын священника.
— А мой духовник не едет! — вздрагивал Валя.
Первые счастливчики уже приняты. Приняты те, кто был под вопросом и под большим вопросом. Духовника нет. Остался только Валя — и комиссия отказывается говорить с ним.
— Давайте хоть я за него похлопочу, — предложил Василий Иванович.
— Не-ет! — единым дыханием отозвался педколлектив.
Вдруг — медленные шаги в коридоре. Неспешно, как и положено, в класс входит епископ. Комиссия встаёт по стойке смирно:
— Благословите!
— Бог благословит! Я приехал просить за нашего послушника Валентина. Голова у него светлая. Ему учиться надо.
«Примут! — подумал Василий Иванович. — А как рады ребята! Лица глупые, улыбающиеся. Счастливые. Обыкновенные дети. Но они же любят друг друга!»
ВОТ ЭТО ДА!
Вот и вышел первый номер газеты. Не иду, а лечу домой. Меня останавливает дворничиха, улыбается:
— Тебя любит Христос!
Я так и замерла на месте:
— Откуда вы знаете?!
— А он любит всех.
Наталия ГОЛДОВСКАЯ