НЕОКОНЧЕННОЕ ИНТЕРВЬЮ


На Рождество Христово, 7 января, ушёл из этой жизни Николай Николаевич Лисовой. Многие читали его книги, статьи, стихи, слушали лекции по истории России. Он был удивительным рассказчиком. Говорил живо, интересно, остроумно, с любопытными подробностями. И по существу. Николай Николаевич был доктором исторических, кандидатом философских наук, ведущим научным сотрудником  Института российской истории РАН.

Несколько лет назад Мы с Лисовым договорились об интервью для нашей газеты. Тему определили для него интересную — о святителе Феофане Затворнике. Николай Николаевич его очень любил. Но в тот вечер он начал вспоминать свою жизнь. В какой-то момент сказал:

— Сотрите всё, что мы записали! Начнём снова — о святителе Феофане.

— Зачем же стирать? — возразила я.

И опять он говорил о себе. Жалел, что никак не напишет воспоминаний. А жизнь такая интересная!

Сегодня мы снова печатаем это интервью. Первый вопрос к Лисовому был:

— Николай Николаевич, вы говорили, что когда-то в корзине у бабушки нашли книгу писем Феофана Затворника 1897 года издания. Что это за бабушка, у которой в корзине — такие книги?

— Бабушка Таланцева Евдокия Васильевна — крестьянка села Каргашина. Во времена Феофана Затворника это была Тамбовская губерния. Сейчас — Сасовский район Рязанской области.

— Это ваша бабушка по какой линии?

— Мамина мама. Она окончила церковно-приходскую школу — и в 1898 году, в шестнадцать лет, приехала в Москву.

— Позапрошлый век!

— Поступила на работу в воспитательный дом, основанный ещё Екатериной II для воспитания подкидышей. И тогда некоторые молоденькие мамы охотно оставляли детей — подкидывали государству. Только государство занималось ими немножко активнее, чем сегодня.

— Вы историк, вам виднее.

— Моя бабушка начинала работать няней, потом, видимо, стала чем-то вроде  патронажной сестры. И перед революцией работала уже в Первоградской больнице — в родильном отделении.

— Тоже с младенцами?

— Да. Поскольку у неё к этому времени был некоторый опыт, то врачи рекомендовали её для воспитания младенцев в богатые знатные семьи города Москвы. Например, начальника штаба Московского военного округа барона Рауша фон Траубенберга.

В 1916-м или 1917-м году бабушка вышла замуж за будущего священника.

— Ваш дед — священник? А как его зовут?

— Никанор Петрович Немчинов. Вот икона дедушки — она патрональная.

— Что значит — патрональная?

— Семейная, специально по заказу написанная. На ней изображены редко соединяемые вместе апостол Пётр и апостол от 70-ти архидиакон Никанор — святые покровители дедушки и его отца. Он был в монашестве Павел.

— Даже в монашестве! А вашей бабушке было немало лет, когда вышла замуж.

— Да, она принадлежала к тому типу женщин, которые устраивали свою личную жизнь только после того, как твёрдо становились на ноги. У неё уже была профессия, деньги в банке, которые в 17-м году все исчезли…

— А, может, это к лучшему? Зато вы теперь собственностью не обременены.

— Может быть (улыбается). Во всяком случае, бабушка сначала выдала замуж трёх своих сестёр, а уж потом вышла сама.

После 17-го года дедушке довольно скоро пришлось ходить по Москве в ватничке и солдатской шинели — вместо рясы, а бабушке — торговать сигаретами возле знаменитой «Трубы» — на Трубной площади.

— Сигаретами?

— Да, они хранились в келье Сретенского монастыря, где дедушка с бабушкой в то время ютились с моей маленькой мамой. Она родилась в 19-м году. Кстати, мама не знала точно, когда родилась.

— Такое возможно?

— По семейным преданиям, это было в год военного коммунизма — в 1918-м. В паспорте у мамы было записано, что она родилась 20 мая 1920 года. А я уже после смерти мамы нашёл метрику об её крещении, где указан 1919 год рождения. И бабушка ошибалась, и мама, и паспорт…

Таково было время и его реалии: люди даже не помнили и не могли найти документ, когда родились, крестились, замуж вышли. Притом, что у нас семья всё-таки достаточно начитанная и образованная. А у мамы вообще была историческая жилка — и она мне её передала. Мама не выбрасывала ни одного документа, всё сохраняла.

— Интересная подробность — про историческую жилку.

— У бабушки с дедом после революции своего жилья в Москве не оказалось. Они приобрели дом, но слишком поздно.

— Их освободили и от него?

— Но осталась квитанция о том, что на Ильинке в каком-то банке дед даже имел свою ячейку. У него там хранилось 15 тысяч рублей.

— Золотом?

— Да, конвертируемой валютой! (Смеётся) Но в результате не стало ни денег, ни жилья. Снимали квартиры, комнаты.

Когда мы с мамой ходили по Москве (а она умерла тридцать лет назад — в 83-м году), она говорила: «Вот здесь мы жили у дворника-татарина». В полуподвальном помещении в Головине переулке, недалеко от Сретенки…

Потом начались приключения, как у всех. В 27-м году деда арестовали — и бабушка увезла маму из Москвы в тот самый Сасовский район Рязанской области.

От деда приходили обрывочные известия: вот его выпустили, вот опять посадили. В общем, бабушка с мамой его больше не видели. В 34-м году пришло последнее письмо, что он на свободе и хочет приехать.

— И не появился?

— Исчез. Мог просто умереть. Ему было порядка пятидесяти лет, но после тюрем, конечно, он был болен. Мы ничего про него не знаем, не знаем, где похоронен. Это печальнее, чем точно знать, что человек погиб где-то на Соловках…

А маму в том же 34-м году бабушка привезла в Москву. Но сначала надо вспомнить Солженицына.

— Зачем?

— Я не люблю его — писатель он никакой, но ссылаюсь на него как на документ. Он же сам из разведки — наблюдательный, цепкий.

В 1940-е годы у наших «органов» был такой объём работы, что они не имели возможности отслеживать судьбы людей. Про моего деда я уже сказал: выпустили — и всё. Исчез человек — и никто не отвечает: ни милиция, ни НКВД.

Если вас приходили арестовывать, а вы за пятнадцать минут до этого надевали шапку и уходили из дому, то вас не искали. Считалось: другие найдут. И так сохранили свою жизнь и свободу и даже сделали некоторую карьеру достаточно большое количество известных мне людей. Кроме того, полезно было в тех же «органах» иметь знакомых, которые могли бы вас по дружбе предупредить.

— Или обмануть, чтобы завладеть жильём?

— Да, и точно так же бабушке кто-то из соседей сказал: «Евдокия Васильевна, тебя завтра придут раскулачивать!» Бабушка вещи — в узел, маму — подмышку (правда, маме было уже четырнадцать лет!), и они уехали. Бабушка не могла с собой почти ничего взять и оставила у сестры корзину, полную книг.

Жили они с мамой у знакомых — то в одном месте, то в другом. Их легко прописывали, не боялись, что они отобьют у хозяев квартиру, как боятся теперь, когда уже родственников не прописывают. И жена — мужа. Мама окончила десятилетку, поступила в институт.

— Какой?

— Иностранных языков. И в 41-м году с четвёртого курса ушла на фронт. В 43-м году мама и папа познакомились на фронте. В 45-м родилась моя старшая сестра Оля, в 46-м — я. Жили мы, как положено военнослужащим, в разных местах.

— А бабушка?

— Всё время была с нами. Оля родилась в Москве, куда мама приехала с фронта её рожать, я — в Станиславе (нынешний Ивано-Франковск).

— Это же Украина.

— Да. Потом, до 1950-го года, отец служил в Закарпатье в Мукачёве  — самой западной окраине нашего бывшего государства. Там, как я потом узнал, великолепный Никольский Мукачёвский монастырь XIV века. И нас бабушка туда возила причащать. Возила — официально!

— То есть?

— Запрягали пару лошадей в папин экипаж — и дети полковника, командира полка, начальника местного гарнизона, ехали с его тёщей-попадьёй причащаться в монастырь — на виду у всего города.

Верх экипажа, помню, в летнее время был спущен и лежал сзади. И вот батюшка туда нам накладывал яблок, слив, ещё чего-то. И мы потом так же торжественно через весь город ехали домой.

— Не боялись?

— У нас в семье не было страха. Бабушка и о своих былых знакомствах всем рассказывала. Наверное, это немножко наивно. Но какой-то элемент порядка, конечно, был.

— Осторожности?

— Да. Нас мама с детства предупредила, что мы, например, не должны в школу ходить с крестиками (и в институт я с крестиком не ходил). И чтобы не вступали в разговоры с незнакомыми людьми. Но я вообще не люблю вступать с чужими людьми в какие-то разговоры.

Боязни не было. Притом, что мама и папа — члены партии: папа — с 32-го года, мама — с 43-го года, её на фронте принимали в партию.

— Как многих.

— У нас в доме всегда стояли иконы. Поскольку мебели особой не было, папа своими руками смастерил уголок для них, сам повесил.

У бабушки либо под подушкой, либо на тумбочке у кровати лежали Евангелие и Псалтирь. Никто ничего не скрывал, когда к нам люди приходили. Хотя злые языки могут сказать: «Ну, поэтому отца с запада на восток и отправили!»

— Куда?

— Сразу на Курилы. Мама была в положении — и в 1951-м году на острове Парамушире родилась моя младшая сестра Соня. Это один из северных Курильских островов. Там был город Северо-Курильск. 5 ноября 1952 года цунами смыло его с лица земли вместе со всеми жителями.

— Как вы спаслись?

— Мы были в северной части Парамушира. До нас волна дошла, но уже не такая разрушительная.

Во время наших офицерских странствий корзина с книгами так и оставались у бабушкиной сестры — до 57-го или 58-го года, когда папа вышел в запас. Мы обосновались в городе Наро-Фоминске. И тогда бабушка поехала и привезла корзину с книгами. Она была большая — с два кресла.

— Ничего себе!

— Плетёная из жёлтых, сухих прутьев.

— Вам было лет 11—12?

— Вполне серьёзный человек. Я уже писал стихи, читал Блока и трезво всё воспринимал.

— Несомненно!

— Мне поручили заниматься домашней библиотекой. Так что корзина поступила в моё распоряжение — в том числе и изданные в 1897 году в Тамбове письма святителя Феофана Затворника.

Книги в корзине в основном были богослужебные. Нормальная семейная поповская библиотека. Она, конечно, отличается от библиотеки человека светского. Но бабушка и дедушка были людьми достаточно начитанными. У них, например, был весь Пушкин в одном томе.

— Знаю это издание.

— Бабушка воспитала моих сестёр и меня. Потом — правнучек, когда моя сестра Оля вышла замуж. И умерла в возрасте 88 лет — в 1970-м году.

На этом интервью обрывалось…

Наталия ГОЛДОВСКАЯ 

(Продолжение в следующем номере)