7 октября 1974 года группа единомышленников во главе с молодым талантливым режиссёром Михаилом Григорьевичем Щепенко приняла решение сделать театр, нужный людям. Ни много, ни мало. Среди горячих сторонников мастера были молодая талантливая актриса Тамара Баснина, его супруга, и совсем ещё маленькая их дочь Юлечка.
Премьерный спектакль назывался «Сказка о прекрасной царевне со всеми вытекающими из этого последствиями». Он был адресован взрослым. Начиналось действие с того, что артисты тянули жребий, кому что играть. Тамаре Басниной выпадала роль Царя. После она превращалась в Царицу. Роль оказалась роковой: так она с актрисой навсегда и осталась.
Сам Михаил Щепенко был главным — режиссёром-постановщиком. И до сих пор ходит в главных. А Юлечке досталась закулисная работа: она вместе со всеми делала декорации и клеила бутафорского Змея Горыныча из папье-маше. И ведь помнит, не забыла об этом! Впрочем, как забудешь, если тот и сейчас участвует в том же спектакле. Но название сменилось: «О том, как Иван Змея Горыныча победил».
А последствия были самые серьёзные: сложилась театральная студия, потом выросла в народный театр, а он в 1987 году стал профессиональным.
Прошло 45 лет. Михаил Щепенко теперь художественный руководитель Московского театра русской драмы, заслуженный деятель искусств России, профессор Ярославского театрального института. Тамара Баснина — директор театра (царь!), заслуженная артистка и заслуженный деятель искусств России.
Вот что Михаил Григорьевич рассказывал в интервью нашей газете в 1990-х годах.
НО У НАС ЭТО НАЧАЛО — В КОНЦЕ
—Путь к вере у нас был сложный— через йогу, — вспоминает Михаил Щепенко. — Открытие бессмертия, понимание, что мир не ограничивается горизонтальным существованием — это действительно было прозрение. На наш тогдашний спектакль «Чайка по имени Джонатан Левингстон» по книге Ричарда Баха какие только экстрасенсы не приходили! И буддисты, и кришнаиты …
— Теперь он не идёт? — спрашиваю я.
— Нет, хотя был интересен в художественном плане. Мы следовали идеям Даниила Андреева, что каждая религия — лепесток цветка, а корень один, он уходит в космос. Но это не так.
— А как?
— Подобное объяснение совершается в сердце человека, оно таинственно. Это первое. Второе — в Евангелии от Иоанна сказано: «Я есмь путь и истина и жизнь, никто не приходит к Отцу иначе, чем через Меня». И ещё: «кто не дверью входит во двор овчий, а перелазит инуде, тот вор и разбойник» (Ин. 14: 6; 10: 1).
— Указан один вход: Христос.
— Происходит сердечный переворот — и начинаешь понимать: в восточных религиях, привлекательных интеллигентскому уму, человек обожествляет себя. Причём, казалось бы, он отказывается от самости, но всё равно: я — бог.
В христианстве всё-таки иной путь.
— В вашем случае он пролегает через театр.
— Все театры в идеале должны быть коллективами единомышленников, что трудно. Станиславский говорил: театр — это тучная почва, на которой прекрасно произрастают как сорняки, так и замечательные растения.
— И сорняки — лучше?
— Лучше! Картина коллективного театрального бытия либо ужасна, либо ничтожна. Сформировать коллектив — самое сложное.
— Сейчас вы играете премьерный спектакль «Женитьба?» по Гоголю.
— Это не совсем «Женитьба», а с вопросом. Там помимо текста пьесы существуют тексты из «Выбранных мест из переписки с друзьями». Так «Женитьба» ли это?
Второй существенный аспект: что такое женитьба по сути? Стремление обрести счастье на горизонтальном уровне, тогда как это иллюзия, если нет вертикального устремления.
— И не создаётся семья как малая церковь?
— Мы не ставим вопрос так конкретно. Просто, когда человек не пытается решить проблему своего счастья на ином уровне, устремляясь к Богу, женитьба будет трагична, жизнь — трагична.
Мы ищем счастья, копошимся, бежим. На какой-то момент чего-то достигаем. Но, если не способны услышать в себе истинного зова сердца, стремления души к Богу, значит, наша жизнь может быть только безысходной, она идёт неверным путём. Мы не осуществляем своего призвания на земле.
— Хотя очень трудно в любой момент доверяться Богу.
—Даже мысль есть гоголевская: начало, корень и утверждение всему есть любовь к Богу. Но у нас это начало — в конце, и мы всё, что ни есть в мире, любим больше, чем Бога.
— Вероятно, у вас менялись взгляды на театр?
— Были две кардинальные смены. Начинали мы с социального протеста, неосознанного утверждения братства, любви. Душа ведь христианка.
Слово тогда запрещали, а театр мог говорить интонацией, отношением. Его здесь сковать нельзя.
— Ну да, с разными выражениями произносишь одну и ту же фразу, а смысл у неё становится — противоположным.
— Для меня театр и путь духовного поиска — очень вместе. Профессия — не просто профессия, а форма существования. На рациональном уровне я довольно быстро понял: надо прийти к Богу. Но как это может произойти в сердце?
Кто-то теперь из наших ребят сочувствует вере. Говоришь кому-нибудь из них: «Ты же понимаешь, что тебе дурь вбили в голову? Материализм — язычество очень низкого уровня. Понимаешь, что тебе это внушили, что это не твои мысли?» Отвечает: «Понимаю…» — «Ну, так надо что-то делать!»
На втором этапе мы реально ощутили: существует не только наш материальный мир, но и нечто иное.
— А скорее — Некто иной?
— Конечно, Некто! Этот переворот был великим. Слава Богу, восточные дела нас глубоко не втянули. А дальше — поворот к Православию.
Я знаю много людей, которые на восточных религиях просто свихнулись. Они хотят прийти к христианству, ездят по монастырям. Но с ними происходит что-то кошмарное. У нас, конечно, тоже было непросто. Когда нам бывает просто?
— После прихода к Христу снова поменялся взгляд на театр?
— Нет. Как я надеюсь, мы всё последовательнее становимся православными. Мы шли против социализма, привыкли быть против. А тут мы — за. Но священники, даже близкие, относятся пока к нашему делу настороженно. Я-то и в себе чувствую, что тут всё не просто. По системе Станиславского, чтобы создать образ, надо стать другим, оставаясь самим собой. Но стать другим — очень опасно, если играешь персонажа, на котором лежат тяжкие грехи. Есть иная школа — Михаила Чехова, который говорит: образ существует вне тебя, надо приблизиться к нему, понять и изобразить. Я теперь убедился: такой подход вернее в художественном плане. И здесь, мне кажется, можно избежать опасного лицедейства.
— Ваша православность отражается в спектаклях?
— Есть искусство православное по теме, а есть — по сути. Существует заблуждение: если мы говорим на какую-то тему, значит, говорим за неё.
И некоторые театры берут, допустим, сюжет из жития святого. Но если говорят не убедительно, то по сути получается искусство не христианское, а совсем наоборот. И мы православную тему не закрываем. Но к ней относимся очень бережно.
В мире нет равных русской литературе Почему? Потому что она имеет православные корни. И надо быть православными не по букве, а по духу.
«КУЛИКОВО ПОЛЕ» И ДРУГИЕ
7 октября 2019 года, в юбилейный вечер основателей театра, шёл спектакль «Куликово поле» по рассказу Ивана Сергеевича Шмелёва. В зале было много священников.
Михаил Григорьевич всё же подошёл к разговору о святых — языком театра. Пожалуй, первой на этом пути была его же роль царя Фёдора Иоанновича в спектакле по пьесе Алексея Константиновича Толстого. Конечно, Фёдор Иоаннович не прославлен в лике святых, но это благочестивый царь. И царица Ирина (её играет Тамара Сергеевна Баснина) — несомненно благочестива.
Потом было «Куликово поле». Роль странника — преподобного Сергия Радонежского там невелика. В ней выступает сам Щепенко. И наконец спектакли «Муромское чудо» по житию святых — благоверных князя Петра и княгини Февронии и «Царский путь» о патриархе Гермогене.
Но основа репертуара — всё-таки русская классика: Одоевский, Гоголь, Островский, Чехов. Когда-то я увидела картины Михаила Григорьевича и поняла: он «пишет» свои спектакли примерно так же — чистыми красками. Но актёр — душа живая, подверженная всем перипетиям жизни. И сколько нужно совместного терпения, слышания, труда, чтобы на полотне спектакля не оказалось ничего лишнего. А всё нужное — оказалось.
И ещё одно интервью — 2001 года.
МАМА, ПАПА И ТЕАТР
На станции метро «Таганская Кольцевая висит указатель: «Московский театр русской драмы». Прекрасно! Спускаюсь с горочки вдоль Садового кольца. И вот маленький особнячок — ухоженный, приветливый.
Художественный руководитель театра Михаил Щепенко и директор Тамара Баснина — супруги. Может, поэтому мы заговорили о смирении жены перед мужем. И Тамара Сергеевна сразу заметила:
— Вообще-то я всегда скромная была…
— Скромная актриса? Невероятно! — вырвалось у меня.
— А мне кажется, это качество нравственное и должно присутствовать в человеке.
— Но вы ведущая актриса, к тому же директор.
— И режиссёр, — добавил Михаил Григорьевич.
— А как директор может быть смиренным?
— Это те самые ножницы, из которых я не знаю, как выходить. Мне батюшка говорит: «Подели функции: как жена — будь смиренной, как директор — требуй своего, потому что ты поставлена на это место и должна отвечать за то, что обеспечиваешь». Это настолько сложно!
Михаил Григорьевич: — Семейная иерархия, когда муж — глава семьи, у нас и в театре сохраняется. Художественный руководитель — выше директора. Если б наоборот, было бы сложней.
Правда, женщины всё равно эмансипированные нынче. И это — колоссальная проблема. Происходит деформация женской психики — и мужской, соответственно, тоже. Одно без другого не существует.
— Если женщина эмансипирована, то муж отходит на второе место?
Михаил Григорьевич: — Да, что-то происходит с мужчиной. Причём, семейная иерархия может быть построена только на христианских ценностях. Если муж самодур и бьёт жену — не физически, а, допустим, унижает, — то такая иерархия никому не нужна. В семье должно быть утверждение того, что дано нам в заповедях Божиих, в Евангелии.
Мы мыслим наш театр как семью (хотя это в какой-то степени иллюзия). Мне кажется, правильно представлять любое сообщество как некий род, семью, как братство.
— Или малую церковь?
— И даже большую. Быть причастным к семье себе подобных — это норма, которая дана человеку от Бога. Когда мы отделяемся друг от друга, от государства, когда возникает закон бизнеса «будь сам за себя», — это уже нарушение. Тут лежит принцип разделения и существования вне других, ради себя. Тогда происходит неизбежный распад. Это мы давно уже осознали.
— И стремитесь к созиданию.
Михаил Григорьевич: — И пытаемся осуществить модель театра-семьи. Она для нас — единственно возможная. Конечно, гораздо проще иметь деловые отношения — и не более того. Люди на них настроены. Но мы существуем иначе, хотя часто пожинаем здесь болезненные плоды.
— Вероятно, потому, что быть многодетными папой и мамой труднее, чем руководителями коллектива?
Михаил Григорьевич: — Разумеется. Дети ведь могут вести себя с родителями — как угодно. Они знают: от них не откажутся. Следовательно, можно с Тамарой Сергеевной поступить некорректно — мягко говоря. Или со мной. И это ничего.
Мы, конечно, выразим несогласие. Но ведь понятно: дети имеют право наносить удары. Родителей не ценят — как воздух, как воду. Самое дорогое и важное в жизни мы не ощущаем. А перекрой воздух — и через несколько секунд задохнёмся.
Нам даётся колоссальная благодать от Бога. А мы живём так, как будто всё это должно быть. И благодарности не испытываем. Помните фрагмент Евангелия по поводу десяти прокажённых?
— Только один из них вернулся поблагодарить Господа за исцеление (см. Лк. 17: 12—19).
Михаил Григорьевич: — И тот — самарянин. Тамара Сергеевна — человек бескомпромиссный.
— Сплошные компромиссы, — шепчет она.
Михаил Григорьевич: — И получаются компромиссы бескомпромиссного человека. Это очень болезненно, когда возникают неисполнительность, неточность. Выросло поколение людей, которые не хотят и не умеют работать. А театр — машина, здесь каждый элемент должен функционировать нормально. Если один не сработал, то летит всё — непонятно куда.
Театр всю душу вынимает. Заполняет, заполоняет нашу жизнь. Человек обычно играет одну роль, а когда ему надо играть несколько, как нам, возникают сложности.
— Да ещё при этом к вашей супруге требуется особое отношение. Ей рукоплещет публика.
— У нас на отношения, получается, нету времени, — смеётся Тамара Сергеевна.
— На отношения — к супругу? Или художественному руководителю?
Тамара Сергеевна: — К художественному руководителю у меня есть — восхищение. В каких-то моментах я просто преклоняюсь перед его талантом режиссёра-постановщика, художника и человека.
— В каких моментах?
Тамара Сергеевна: — Идёт постановка спектакля. Я даже в недрах труппы ощущаю вопрос: «Ну что ещё можно придумать? Он уже столько напридумывал!» А Михаил Григорьевич придумывает нечто интересное, неповторимое, что увлекает зал и труппу, потому что актёры должны быть увлечены замыслом.
Я удивляюсь его человеческому терпению по отношению к семье-коллективу. Иногда мне кажется: оно вот-вот должно лопнуть — и всё разлетится в пух и прах.
— А у вас самой терпение лопается?
Тамара Сергеевна: — До конца — нет, но бывают моменты, когда я в преддверии. У меня амплитуды другие: я как женщина пых-пых-пых.
— А он — шмяк?
— Да, раз в полгода — кулаком по столу. Это иная амплитуда — по наполненности, высоте кулака, — смеётся Тамара Сергеевна.
— Если бы не ваша личная семья, мог бы возникнуть театр?
Тамара Сергеевна: — У Михаила Григорьевича — да. А свою роль я нисколько не преувеличиваю.
Михаил Григорьевич: — А по-моему, не мог бы, потому что на нашем единстве с Тамарой Сергеевной театр и строится. Это единство не просто мужа и жены. Перед нашими душами стоят одни и те же проблемы. Мы шли всегда вместе — и падали, и поднимались. И театр мыслим не как организацию, где делают спектакли. Это некая форма взаимодействия с другими людьми по поводу того, что нас волнует. Форма жизни, а не подача материала. Попытка выявить нечто сокровенное. То, что происходит с нами, обязательно продолжается в спектаклях.
Тамара Сергеевна свою роль принижает. А на деле без её стремления всё довести до завершённости, стремления к чистоте во всём, нам было бы невозможно. Потеряна элементарная культура. Люди норовят в грязной обуви идти там, где надо в чистой, за собой ничего не убирать. И то, что она не смиряется с грязью — во всех смыслах, позволяет говорить об атмосфере нашего театра, наших спектаклей.
А режиссёрский талант? Актёрский? Она говорит, что придумываю я. Наверное, да — в глобальном смысле. Но она тут же это подхватывает, сама предлагает новые спектакли. Мы даже не знаем, у кого возник замысел. Бывает, она рождает решение, образ спектакля. На самом деле тут разделить невозможно.
Тамара Сергеевна: — Вообще моя сознательная жизнь целиком связана с Михаилом Григорьевичем. Я в него влюбилась, когда мне было тринадцать лет.
— В одном классе учились?
Тамара Сергеевна: — Нет, он старше меня. В одну изостудию ходили. Михаил Григорьевич начинал как художник — и продолжает реализовывать себя как художник-постановщик, интересно работает с пространством.
— Никогда образование не бывает лишним! А как вы пришли к вере?
Тамара Сергеевна: — Очень трудно. У меня была верующая бабушка – и я в детстве столкнулась с чем-то, что душу привлекало. Оно было отброшено в пионерский период и дальше. Но духовная жажда, которой томилась душа, присутствовала постоянно. В атеистическом воспитании и окружении не возникало и мысли о том, что можно вернуться к Православию. Поиски шли куда-то в сторону востока, йоги.
Михаил Григорьевич: — А у меня мама была верующей, ходила в храм, правда, редко. Она была нравственным человеком и душевно щедрым. И с Тамарой у неё сложились отношения родственные — такое нечасто бывает.
Дети сейчас бросаются родителями, уходят на улицу, теряют любовь как основу мировосприятия, взаимодействия с ближними и Богом. А мне повезло. Я рос в любви — и это в жизни держало. Потому что дальше возникло большое искушение гордостью — я всегда был первым, так получалось.
Умом я сознавал: безрелигиозный мир — это глобальная ложь. Бог есть. Но было, как у Пушкина: «Ум ищет Божества, а сердце не находит». В этом состоянии я и Тамара пребывали долго и мучительно. Всё, что связано с Православием, было отравлено советской пропагандой. И путь в него казался нам невозможным.
— Всё, что угодно, только не это?
Михаил Григорьевич: — Да. Поэтому шли через восточные религии. Но и они говорят о том, что человек — не просто сгусток материи. Сердцем мы тогда осознали: душа бессмертна.
Тамара Сергеевна: — И это чудо, что милостью Божией мы всё-таки вернулись в лоно Церкви. А те поиски были страшным падением. Это для души просто так не проходит.
— Ощущается до сих пор?
Тамара Сергеевна: — Да, и выражается в желании чувствовать себя не то чтобы сверхчеловеком, но — над другими. В Православии иначе: надо искренне понять, что я хуже всех. Таланты мне даны Богом, нельзя кичиться ими, а нужно их развивать и за них благодарить.
Наша беседа состоялась сразу после премьеры спектакля «Вот вы спрашиваете, как мы поживаем…» по Антону Павловичу Чехову. Это комедия — и Михаил Григорьевич на прощание говорит:
— Сейчас зрителю необходимо смешное. Чем тяжелее времена, тем это больше нужно. Таким образом человек не даёт себе впасть в уныние. Но зрители не простят, если в спектакле не будет смысловой нагрузки!
И ЕЩЁ О ПОСЛЕДСТВИЯХ
Интересна судьба родных детей Щепенко и Басниной. Юлия всё-таки стала актрисой. Поначалу она выбрала свой путь, училась на факультете журналистики Московского университета. Театр победил. Но! Ничего в жизни не бывает напрасно. Юлия Михайловна ещё и драматург. В театре идёт несколько спектаклей по её пьесам.
Несколько лет назад молодой режиссёр Дмитрий Михайлович Щепенко поставил спектакль «Лифт». Одну из ролей там играла Тамара Сергеевна Баснина. После премьеры обсуждали новую работу. Режиссёр ворчал прямо-таки по-стариковски:
— Директора на репетиции не затащишь! Всё ей некогда: собрания, отчёты… Но, когда пришла, сразу всё сделала правильно. Гениальная актриса!
Это оценка нового поколения. И самого пристрастного режиссёра — сына. К слову, Дмитрий тоже пытался пойти своим путём.
…По-прежнему закулисную работу в театре делят на всех. В юбилейный вечер в раздевалке работал молодой человек с очень знакомыми чертами лица. Спросила, кто это.
— Внук Михаила Григорьевича! — ответили мне.
Наталия ГОЛДОВСКАЯ