НАЧАЛОСЬ СО «СВЕТЛОГО ВОСКРЕСЕНИЯ»

У Никиты Сергеевича Астахова – юбилей. Заслуженный деятель искусств России, художественный руководитель Русского государственного духовного театра «Глас» встречает его творчески – новым спектаклем. Рассказывает о себе:

-Господь даёт силы. Вчера утром в шесть часов я занимался теннисом. В одиннадцать началась первая репетиция в театре. В час – вторая, в три – репетиция с другим составом. В пять – прогон спектакля, а в семь часов – сам спектакль. В десять он закончился. Вот такой рабочий день в семьдесят лет! И постоянно мысли о новой работе…

-Никита Сергеевич, что главное вы поняли в нашем мире?

-Хорошо быть православным христианином – и для себя, и для окружающих. У меня первая половина жизни пронеслась в бестолковой суете. Я стремился зарабатывать деньги, рвался делать карьеру, стать большим, великим, мировым, народным.

А когда пришёл к вере, плюнул на все эти стремления. Поменялась система ценностей. Ушла суетливость – и то, что называется карьерой, стало появляться само собой. Без всяких усилий с моей стороны.

-Как это было?

-Театр «Глас» мы с Татьяной Георгиевной организовали простыми артистами. Правда, солистами Москонцерта.

-Татьяна Георгиевна Белевич – ваша супруга. Заслуженная артистка России, директор театра «Глас».


-Мы с нею воцерковились – и решили сделать спектакль к 1000-летию Крещения Руси. Правда, сыграли его позже – в 1989 году.

-Назывался он «Светлое воскресение». Многозначное название, в котором, вероятно, выразилось и то, что происходило с вами. Отрывки из Евангелия, тексты Гоголя звучали в этом спектакле. Кто поставил его?

-Владимир Сергеевич Коровин (Царство ему Небесное!). В Москонцерте он был парторгом. И обиделся на меня за то, что я вышел из партии.

-Но от работы не отказался?

-Это был героический поступок с его стороны – взяться за такой материал. А потом мы с Татьяной Георгиевной ушли из Москонцерта. Шагнули в другую жизнь.

-И вы занялись режиссурой. В «Гласе» идут поставленные вами спектакли по Гоголю, Островскому, Чехову, Шукшину, современным авторам. Но ведь режиссёр – это другая профессия.

-Это талант.

-Безусловно, дар Божий. Режиссёры ведь появились относительно недавно?

-Да, но режиссура была в театре всегда. Среди актёров обязательно находился лидер, который больше видел и мыслил. Например, о Щепкине Гоголь писал, что он мог сыграть любую роль – и показать другому актёру.

-Какие качества нужны такому лидеру?

-Особое мышление. Станиславский говорил примерно так: самая высокая точка профессионализма – видеть роль сверху. А у меня так и было: обычно я вживался в роль, но всегда наступал момент, когда смотрел на неё сверху.

Так что я всю жизнь занимался режиссурой. Пожалуй, ещё с института. Изучал, например, картины с точки зрения мизансцен.

-Мизансцена – это расположение актёров на сцене во время спектакля?

-Да, и понял: картина, написанная художником в равностороннем треугольнике, излучает спокойствие. А когда этот треугольник начинаешь делать острым, возникает острота сцены в целом.

-Интересно!

-Так сказала и педагог по изобразительному искусству, с которой мы об этом моём открытии разговаривали. Так что я художников перевожу на язык театра.

-У театра, безусловно, свой язык. И, вероятно, на него приходится переводить не только художников?

-Ещё, например, работы Ивана Ильина.

-Философа?

-Да. Он писал о православном мировоззрении, мироощущении, о России – с религиозной точки зрения. А в моём переводе это и получается духовный театр.

-Об этом вы когда-то говорили в интервью нашей газете: «А я в последние годы тем и занимаюсь, что ищу религиозный смысл в любом произведении искусства, даже у художников, которые на первый взгляд кажутся далёкими от Церкви. Это стержень, на котором держится творчество».

-Верно! Каждый человек всё видит по-своему. Интересно, что верующие люди воспринимают искусство не так, как атеисты. И от этого даже может произойти конфликт.

-И происходит. Особенно в семьях, коллективах. Так что же интересного можно найти в произведениях людей неверующих?

-Вот слова Шукшина: «Нравственность есть правда». Если бы он ходил в церковь, то, вероятно, написал бы иначе. Василий Макарович вёл светскую жизнь, выступал на съездах. Но его мать, которую он любил, была глубоко верующая женщина. И это передалось ему.

Шукшин в советское время вырезал из журналов репродукции икон Рублёва, собирал их. У него есть рисунок – церковь. Об этом никто не знает. А такие маленькие шажки, на первый взгляд, кажется, очень наивные, являют собой корневую систему человека. Он этим питается. Не контролирует, не анализирует.

-Просто живёт?

-Но иногда может вдруг произойти соединение: человек пришёл к верующим или в храм – и всё, что у него подспудно накопилось, даёт громадный рывок. Это глубинная встреча с Богом – сретенье.

-У вас так получилось?

-Да, видимо, потому, что бабушка у меня была верующая. В храм ходила, иконы в доме стояли. А родители – уже чисто светские. Они не были против, но я ни разу не слышал от матери: «Никита, сходи в церковь!» А от бабушки слышал: «Пойдём со мной!» На Пасху она всегда стояла ночь в храме, приносила куличи.

-Потом всё забылось?

-Я даже не думал об этом, может быть, иронизировал, посмеивался, потому что оно ещё не было моим, не выросло.

-И не созрело.

-Но когда у меня произошло соединение, я сразу почувствовал: это моё.

Правда, можно прожить жизнь, а с Богом так и не соединиться.

-Когда становишься режиссёром, на артистов начинаешь смотреть иначе?

-Конечно, но я и сам артист. Не просто режиссёр, а художественный руководитель театра. Мне интересен процесс воспитания.

Театральный институт даёт актёру фундамент, а потом надо сделать человека художником. Он может многого достичь, если попадёт на своего режиссёра, с которым мыслит в одном направлении. Потому что к таланту актёра прибавится талант режиссёра.

-А два таланта – больше!

-Это только кажется, что зритель приходит в театр за информацией. Нет, он запоминает, как актёр смотрел направо, как провёл рукой по волосам.

-Интонацию, слово…

-Но, чтобы это запомнилось, оно должно родиться – из опыта его жизни.

Художнику нельзя отрываться от народа и быть очень богатым.

-А очень бедным?

-Можно. Нас сейчас заставляют идти по линии материальной: давай, рви куски! Но это не приносит человеку пользы.

-С годами всё меняется. Как изменилось ваше отношение к Татьяне Георгиевне?

-Вообще я очень счастливый человек. Безумно… нет, умно счастливый.

-Любопытно!

-Можно прожить жизнь без счастья встречи с женщиной. С увлечениями, романами. Или иметь скучную семью.

-У вас – не скучная?

-Нет! Вообще-то я эгоист. Занят своим делом и на людей смотрю по-своему: чаще запоминаю человеческие характеристики и использую их на сцене.

-С Татьяной Георгиевной иначе?

-Чем больше мы живём вместе, тем больше я ею восхищаюсь. Это на полном серьёзе: с каждым днём все больше восхищаюсь. Не буду говорить о том, что она красивая, талантливая, у неё прекрасный вкус.

-Можно и об этом сказать.

-Я восхищаюсь её жизнью, позицией. Она обо всех беспокоится, успевает подумать, помочь. Старается вести людей к Богу. И меня привела.

-Благодаря ей произошёл ваш прорыв к Нему?

-Конечно! Но иногда я боюсь создать себе кумира. И, к своему стыду, придумываю жёсткие одергивания, которых она недостойна.

-Строжаете жену, а то распустится?

-Это на уровне мужской интуиции, мелкая ерунда. Татьяна Георгиевна со мной в режиссуре. Она обсуждает с художником костюмы. Создаёт роли – и отрабатывает в них каждую мелочь. Она смелая актриса – и спокойно относится к тому, что зрители над ней смеются, и очень сильно. Женщины не любят, чтобы над ними смеялись, поэтому так мало комедийных актрис.

А как она серьёзна в ролях Елизаветы Феодоровны Романовой или Аркадиной! Я смотрю каждый спектакль – и у меня ком в горле, когда она в чеховской «Чайке» говорит в сцене с сыном: «Я грешная! Прости грешную мать!»

-Хотя мне кажется, что в пьесе Аркадина играет.

-Да, у актрисы профессия влезает в жизнь – и она начинает подменять жизнь профессией. Я тянул Татьяну Георгиевну в эту сторону. И она шла. Но потом в ней проявилась её православная суть: любовь к сыну, ощущение греховности. И с такой силой, так пронзительно, что не надо этого убирать.

-Получается, человеческая суть подавляет роль? Для меня это ново.

-Для меня тоже. Мы создаем новую актерскую систему.

-Астахова и Белевич?

-Или нашего коллектива. Поступки героев мы с актёрами разбираем с точки зрения греховности: какой грех совершает человек? И они этому научились. Спокойно говорят: «Ну, тут у него зависть и тщеславие…» Точно!

Это есть и в системе Станиславского. Но время было такое, что он не мог об этом писать. А мы смотрим с позиции верующего человека – и в роли сразу проявляются глубина, грандиозность человеческой личности.

Знание религиозного смысла роли – вроде бы маленький плюсик. Но он сильно действует на зрителей.

-Каким образом?

-Верующий человек сразу всё понимает – ему это близко. А далёкий от Церкви, даже профессиональный критик, старается разгадать эту тайну: что там такое? Почему зал молчит, даже дети?

А тут, по словам Ильина, у человека в зрительном зале начинает работать духовный орган, с помощью которого он связывается с Богом.

-Совесть.

-Мне кажется, что человечество, люди могут объединяться, если она в них пробуждается. А если спит, то людям очень трудно соединиться.

-И сейчас побеждает разъединение: гордыня, одиночество…

-Чем отличается верующий человек? Ответственностью, знанием того, чего не знает атеист, серьезным отношением к жизни. Что мне нужно выполнить здесь? Зачем я в этом мире?

-И зачем в нём Никита Астахов?

-Чтобы понял: есть две разные жизни.

-С Богом и без Него?

-Да, и я являюсь их свидетелем, утверждаю и настаиваю: быть верующим – хорошо.

Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ

Добавить комментарий