Недалеко от Ростова Великого находится старинный Борисоглебский монастырь. Основан он по благословению преподобного Сергия Радонежского. В 1612 году сюда приезжали князь Пожарский и гражданин Минин, когда шли во главе народного ополчения освобождать Москву от поляков. Тут их благословил и обещал победу святой Иринарх Ростовский. В обители покоятся его мощи.
Возле монастыря — посёлок. Здесь немало москвичей. Юрий Васильевич Крестников, экономист по образованию и историк по призванию, тоже живёт там с семьёй: женой, тремя детьми и замечательной тёщей, которая умеет так готовить!..
Когда поезд вёз меня в Ярославскую область, почему-то вспоминались строчки Окуджавы:
Былое нельзя воротить — и печалиться не о чем.
У каждой эпохи свои подрастают леса.
—Юрий Васильевич, а вы, похоже, пытаетесь воротить былое?
—Да, пожалуй… — отзывается он. — В детстве, юности мне хотелось заглянуть в будущее: что будет через двадцать, тридцать лет? Какая жизнь? А в 2000 году сколько лет мне будет? Доживу ли до такого возраста? Потом и сам дожил, и родители — им уже было к восьмидесяти.
Зато теперь, честно скажу, мне не хочется знать, что будет в будущем.
—И вы зовёте людей в прошлое — проводите экскурсии по святым местам России. А окончили экономико-статистический институт. Почему выбрали его?
—Всё очень просто. Хотел поступить на исторический факультет МГУ, но не решился. А мама работала бухгалтером, говорила: «Поступай на экономический! Бухгалтеры — это лошадки, тянут и тянут груз. А экономисты сидят себе в отделе, в ус не дуют».
Помню, она ночами сводила сальдо с бульдо, крутила ручку на арифмометре «Феликс». Попробуй на копейку ошибись! Что-то не сходилось, и мама плакала.
—Вы её послушались?
—Не совсем: выбрал факультет экономической кибернетики. Там было много математики, а она помогает развивать мышление.
—И выстраивает логику.
—После института я поработал по специальности, но быстро понял: это не моё. Потом началась так называемая перестройка, ускорение — и я ускоренно покинул эту профессию.
—Где оказались?
—В свободном плавании. Как Максим Горький, проходил «мои университеты». Сменил около двадцати мест работы, искал себя. Ездил в Турцию за товаром и сам его продавал в Лужниках, служил на почте, был смотрителем в музее на Соловках, грузчиком на шёлковом комбинате. В санэпидемстанции раскладывал по пакетикам яд для тараканов.
—Сурово.
—Чего только не делал! Но в конечном итоге вырулил в историю.
—А с верой это было связано?
—Да, история привела меня к ней. Много времени я проводил в исторической библиотеке. Ходил туда, как на работу, сроднился с коллективом. Мы и сейчас дружим, вожу их в паломнические поездки.
Когда у меня накопились знания, появилось ощущение, что это надо передавать людям.
—Делиться.
—А рассказывать я всегда любил. Мама вспоминала, как забирала меня из детского сада. Приходила она поздно, большинство детишек уже разбирали. Воспитательница показывала: «Вот ваш!» И мама рассказывала: «Смотрю, вокруг тебя несколько карапузов и ты, оживлённо жестикулируя, что-то им говоришь. Я ничего понять не могу, это какая-то тарабарщина, но они понимают и с интересом слушают».
—Забавно.
—Что такое экскурсия? Ограниченное время, за которое нужно об очень важных вещах сказать кратко, ёмко, образно, доходчиво.
—И чтобы запомнилось?
—Разумеется. Это не лекция, а живое общение с людьми. Сначала меня увлекало внешнее — архитектура храмов. Она важна, но для понимания истории ничего не даёт. И в какой-то момент я спросил себя, зачем мусолю эти поребрики, бегунки, закомары и прочие архитектурные детали? А что, собственно, в храме происходит? Почему люди выстаивают службы, выходят после них такие счастливые? Видимо, они знают то, чего не знаю я. Постепенно я убедился: без Церкви невозможно понять нашу историю.
—И что?
—В 92-м году я крестился в возрасте 33-х лет. Возраст не подгадывал, так сложилось. Было это после очередной поездки на Соловки.
В моей жизни Соловки сыграли колоссальную роль. Вначале 90-х годов в газетах стали появляться объявления о том, где требуется помощь. И люди приходили в храмы, монастыри, расчищали там поле для профессиональных реставраторов. В частности, на этих субботниках проводилась запись на Соловки.
—Слово «лагерь» тогда не произносили?
—Нет, тот период замалчивался. В первую мою поездку там ещё была режимная зона — и нас пропускали по паспортам. Я был в шоке, когда в одном скиту на дверях увидел решётки — следы лагеря. Потом всё это убрали.
Меня потрясли и монастырь, и острова. Там я познакомился с людьми, которые помогли мне войти в Церковь.
—Какая важная встреча!
—Перед Крещением у меня были мысли, которые я теперь слышу от некоторых представителей интеллигенции: «Ну, как я крещусь? Надо же прежде всё до конца уяснить». Но если пойти по этому пути, не крестишься вообще.
—До конца уяснить до смерти не получается…
—Никогда мы ничего не поймём, потому что путаем веру со знанием, и нам кажется, что рациональным путём можно познать Бога. Тут надо было сделать решительный шаг.
А после Крещения я увидел мир иными глазами. Не в одно мгновение, конечно. Всё стало проясняться во мне, в мире, в истории.
—Глубокое это слово — «проясняться».
—Знание истории и понимание истории — разные вещи. Понимания не может быть без воцерковления.
Мне известны историки Москвы, у которых фантастические познания! Могут рассказать про каждый дом, кто там жил с XIV века. С одним таким энциклопедистом я как экскурсант ходил по Москве, мне было интересно его слушать. Как-то экскурсантка спросила его: «А почему так много храмов в монастырях?»
—Отличный вопрос!
—Ответ этого энциклопедиста меня убил: «Понятно, для чего: чтобы прибыли было больше». С того момента у меня пропало желания ходить на его экскурсии. Человек десятилетия изучал историю — и что в ней понял? «Чтобы прибыли было больше»? И всё?
Я побывал на Валааме, в других монастырях и убедился: они сыграли важнейшую роль в становлении русской государственности. Стал изучать историю русского монашества, определил его для себя как стержень нашей истории.
Тут как раз стали открываться монастыри, и я начал ездить в один из них — Спасо-Яковлевский.
—Где он находится?
—В Ростове Великом. Приезжал туда, работал на послушаниях, увидел жизнь монастыря изнутри. Невозможно войти в тайну монашества, не будучи монахом, но можно приблизиться к этой тайне, понять, почему люди уходят от мира. И здесь я встретил своего первого и самого главного в жизни духовника.
Среди братии монастыря был отец Иоанн (Титов). В 94-м году открыли Борисоглебский монастырь — и настоятелем поставили его. С тех пор на Страстной Седмице я приезжал в Спасо-Яковлевский монастырь, встречал Пасху, а потом — к отцу Иоанну.
—Разговляться?
—Да-да! В конце 90-х годов здесь возродилась традиция Иринарховских Крестных ходов — в память о преподобном Иринархе Затворнике. Со всего мира приезжают на него верующие в конце июля.
В один из Крестных ходов я встретил молодых москвичей, которые познакомили меня с Юлей. Уже десять лет мы вместе. Я долго искал свою половинку. Слава Богу, нашёл! Опять же произошло это после воцерковления, когда понял, кто мне нужен. И вижу в этом Промысел Божий. Встретил человека, который со-чувствует мне — и мы ощущаем себя единым целым, иногда читаем мысли друг друга.
—Вы сразу купили дом в Борисоглебском?
—Юля с мамой ещё раньше обосновались здесь.
—У вас дети большие?
—Маленькие: Насте — пять лет, Мише — три, Ване — год.
—Совсем крохи! Юлия Борисовна занята по полной программе. Вы тоже: алтарником служите, семинарию окончили. Это помимо изучения истории и экскурсий.
—Смотришь на прошлые годы и видишь, как ведёт нас Господь. Человеку важно это чувствовать — и идти своим путём. Часто мы волю Божию не исполняем, проявляем самость… Тут без духовного наставника никак нельзя.
—Верно.
—Набиваем много шишек. Как у Высоцкого: «Выбирайся своей колеёй…» Нам бы это ощущать — и идти именно ею.
—Вперёд в светлое прошлое?
—Да! (Улыбается).
—А всё-таки, зачем монастырям много храмов?
—Много не нужно. Но жизнь монастыря — естественный процесс. Обитель рождается, когда приходит в пустынное место подвижник…
—И строит Троицкий храм?
—Да, как преподобный Сергий Радонежский. В будущем — это соборный храм монастыря. Собирается братия. Продолжением Богослужения является трапеза. По традиции, которая в течение столетий сложилась на Руси, здание для трапезы сооружали двухэтажное: в подклети пищу готовили, а наверху в палате ели.
В России зимы холодные, и ядро любого архитектурного ансамбля составляли холодный соборный храм и тёплый трапезный, где внизу топились печи. Он был поменьше. А ещё появлялись больничный храм, храм-усыпальница, обетные храмы — они строились по обету. Так формировался уникальный в каждом случае монастырский архитектурный ансамбль.
—Всё-таки удивительно интересна наша история!
—Жаль только, что прошлое не всегда учит нас, а хотелось бы. И моя цель — рассказать о нём так, чтобы люди задумались, сделали какие-то выводы для будущего. Чтобы человек возвращался к самому себе, к вере, Церкви.
—Становился человеком в настоящем значении слова?
—Конечно.
Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ