Жизнь наша протекала легко: мы охраняли и обслуживали не большой склад горюче-смазочных материалов. Располагался он в стороне от войсковой части, и на чальство наведывалось к нам редко.
Мазутная команда — как мы сами себя называли — состояла в основном из «военкоматовских отходов», то есть из призывников старшего воз раста, у которых кончились существовавшие по тем или иным причинам отсрочки. Были среди нас выпускники и недоучившиеся студенты, добропорядочные папаши и раз ведённые холостяки.
Служилось нам спокойно и тихо: ни ссор, ни поло мок, да и вообще никаких ЧП. Всё б ничего, да только, как дойдёт дело до стрельб, смотров, соревнований, мы, как ни стараемся, выше последнего места подняться не можем.
Наш командир — капитан Белочкин, столкнувшись с этим удивительнейшим явлением, испробовал все тради ционные средства, но ни одно из них так и не помогло. После того как мы в очередной раз заняли последнее место, к нам прислали проверяющего. Им оказался майор Торопов.
В каждой части есть офицер, о котором рассказывают легенды или, на худой конец, байки. У нас таким офи цером был Торопов. Ходили слухи, что он отлично стре ляет из любого оружия, вплоть до миномётов и пушек, что в совершенстве владеет приемами самбо, дзюдо, ка ратэ, бурятской, таджикской, грузинской и других нацио нальных видов борьбы, что умеет водить машину, броне транспортёр, танк, трактор, комбайн, подлодку и самолёт.
И вот он приехал. Ничем не примечательный майор лет тридцати пяти. Обошёл территорию, осмотрел поме щения, сделал мимоходом несколько деловых замечаний. Потом мы провели показательные физзанятия, загасили учебный пожар, ручной аварийной помпой перекачали горючее из одной цистерны в другую. Майор пообедал с нами в нашей столовой, переговорил с Белочкиным, и мы построились для того, надо полагать, чтобы ознако миться с выводами и рекомендациями.
— Вы всё делаете правильно, — сказал Торопов, гля дя нам под ноги, — нормально делаете. Но вы — рабо таете. — Поднял глаза. — Да, работаете, — он медленно переводил спокойный взгляд, всматрива ясь в лица. — Конечно, воинская служ ба — это прежде всего работа. Но не только она. — Майор задумался, не то подбирая слова, не то вспоминая что-то. — В вас крепко засела гражданская жизнь. Ну да это вполне естественно, — он вздохнул, помолчал и с внезапной строгостью в голосе громко спросил: — Зна чит, так: украинцы есть?
— Я! — вышел из строя рядовой Пересаденко.
— Спойте нам во весь голос: «Распрягайте, хлопцы, коней».
Пересаденко недоуменно смотрел на Торопова.
— Пойте, пойте, пожалуйста, — повторил майор.
Солдат воздел лицо к небу и начал…
— Стоп! — приказал Торопов. — Станьте в строй.
Мы растерянно ждали, что последует далее.
— У кого есть наколки?
Вопрос был совершенно неожиданным, да и мало кто понял смысл его, но рядовой Круглов, опустив голову, молча шагнул вперёд.
— Голубей гонять приходилось?
Круглов невесело усмехнулся:
— Приходилось, а что? — Но, посмотрев на Торопо ва, в мгновение посерьёзнел. — Так точно!
— Просвистите: «Здравия желаю, товарищ майор».
Окинув нас виноватым, прощающимся взглядом, Круглов сверкнул фиксой и чего-то там свистнул.
— Громче!
Выпятив нижнюю челюсть и растянув губы, солдат отчётливо просвистал заказанное приветствие.
— Хорошо, — заключил Торопов и попросил нас на звать несколько строевых песен. Кто-то сказал: «Не плачь, девчонка», Круглов — «Через две зимы».
— А из старых ничего не знаете? — поинтересовался майор.
Мы стали припоминать. Припоминали, припоминали, и майор выбрал две, одну из которых от начала до конца знал Пересаденко, другую я.
— Кто обучался в музыкальной школе? — спросил вдруг майор.
Двухметровый Лаппо медленно склонил голову набок. Я прикинул: музыкалку он окончил лет десять назад, после этого стал ватерполистом, и, конечно же, не до му зыки было.
— Учили, — вспомнил Лаппо. — Окончил.
— А на чём вы играли?
— Я?.. На этом… на фортепиано…
«Рояли таскал», — пробормотал кто-то во втором ря ду. Мы дружно хмыкнули, не сдержались.
— Ладно вам, — обиделся ватерполист. — Я ж тог да не такой был. — Растопырил перед собой пятерни, в каждой из которых, без сомнения, уместилось бы как раз по мячу. — Я ж маленький был, худой, и пальцы не такие.
Оставив без внимания наши реплики и смешки, май ор сказал:
— Вас, рядовой Лаппо, я назначаю хормейстером — займётесь аранжировкой, понятно?
— Не-эт… — Лаппо помотал головой.
— Пересаденко — запевала. Круглов — свист, осталь ные — по голосам, понятно? Сегодня у нас что — чет верг? Так вот: двое суток на репетицию, а в воскресенье утром вас будет прослушивать комиссия. Форма чтоб, са поги… — Обернулся к Белочкину: — По банке гуталина на брата! — С тем и уехал.
Белочкин поморщился:
— Проверяют, проверяют тут, — и вдруг взвился: — А вы чего стоите? Двое суток у вас, понятно? Орите, свис тите, только от моего дома подальше! Дуйте куда-нибудь: за сарай, за столовку… Стрелять не умеете, придётся теперь через худсамодеятельность выбиваться в люди — капеллу организовывать. Начнём, значит, с пе ния, а там, глядишь, и до балета дойдём. Лебеди…
Самодеятельность так самодеятельность — чем не за нятие? Опять же, названия своих голосов впервые в жиз ни узнали. У меня, например, Лаппо выявил баритон и сказал, что такой голос в каждой опере нужен. Круглов ему: «Чего ж мелочиться?! Давай тогда «Даму виней» замастрячим». Лаппо подумал, подумал и возразил: «Сопран не хватает».
На другой день с утра обосновались мы в лопухах за казармой. Белочкин тоже пришёл. «Негоже, — гово рит, — в трудный час от своих солдат отрываться». Он любил нас, капитан Белочкин, мы это знали. Было ему с нами интересно и, в общем-то, несмотря ни на что, спокойно, только вот несколько непривычно, пожалуй.
Его определили в альты.
Выучили мы за два дня эти песни, начистили пугови цы, пряжки и сапоги — готовимся к приезду комиссии. Но в воскресенье выясняется, что вместо выступления будут стрельбы. Стрельбы так стрельбы — тоже дело: взяли автоматы, сели в грузовик и поехали. На полпути, перед самым посёлком, догоняет нас майорский «уазик». Остановились. Поспрыгивали на шоссе. Майор отогнал машины вперёд, мы выстроились в шеренгу по четыре и потопали, сверкая надраенными сапогами. Пешком так пешком — занятие для солдат нужное и полез ное. Шагаем себе и шагаем, вдруг:
— За-певай!
Пересаденко, шедший со мною рядом, судорожно хва танул ртом воздуху, вытаращил глаза и:
— Нас по-бить, по-бить хо-те-ли…
Тут Круглов спохватился и как засвищет! Белочкин шёл впереди, майор слева, против середины колонны.
— Ве-селей! — успевал он выкрикивать в паузах. — Шире шаг!
— Ес-ли ра-нят те-бя боль-но…
Песня длинная — пока допели, в посёлок вошли. Круглов говорит: «Интересно, он и через посёлок нас с песняком погонит?»
— Братцы, — простонал Пересаденко, — а у меня стихотворение получилось!
— Как это? — не понял Лаппо, шагавший впереди справа.
— Ну, просто из души выскочило.
— Спрячь обратно, — порекомендовал Круглов. Но Пересаденко не услышал, он уже начал читать:
— Идёт солдат в строю весёлый, выше ногу подыма, руками машет до отказа и соседу он морга! А? Как?
— Сам сочинил? — не поверил Лаппо.
— Ей-ей, сам!
— Пушкин с Лермонтовым отдыхают, — сказал Круглов.
— За-певай!
— Вдоль кварта-ла, вдоль кварта-ла взвод шагал…
У калиток кое-где появились люди.
— Позорище с нас хочет сделать, — сказал Круглов.
— Ллевой… ллевой… рраз, два, три-и! Рраз.. рраз… рраз, два, три-и! — яростно командовал Торопов.
— За-певай!
— Вдоль кварта-ла, вдоль кварта-ла взвод шагал…
Мы прошли через весь посёлок. Увидели крестящуюся старуху, женщин, смотревших на нас тревожно и зорко, смеющихся девушек, серьёзно и понимающе гля дящих мужчин, мальчишек, то там, то здесь пристраиваю щихся к колонне. Лица были повсюду: за стёклами встречных машин, у калиток, за оградами, окнами.
— …Ну, значит, так тому и быть!
— Рраз… рраз… рраз, два, три-и! Рраз, два, три, за -певай!
— Вдоль кварта-ла, — то ли Пересаденко очень по любил эту песню, то ли внутри у него что-то заело, но мы ещё два раза подряд пели про Васю Крючкина.
Посёлок остался далеко позади, однако, оборачиваясь, мы видели людей, всё стоящих возле дороги. Наконец майор приказал остановиться. Подождал, пока мы отды шимся, потом без каких-либо эмоций в голосе полюбо пытствовал:
— Так кто вы?
— Мазутная команда, — нестройно и робко ответили несколько голосов.
— Не-эт! — Торопов покачал головой и, выставив перед козырьком своей фуражки кулак с оттопыренным вверх указательным пальцем, призывавшим к особо при стальному вниманию, объяснил:
— Вы — солдаты великой державы.
Тут подкатил «уазик». Белочкин спросил, будет ли майор наблюдать за стрельбами. «Зачем? — пожал он плечами. — Отстреляетесь», — и уехал. Подошёл наш грузовик. Белочкин хотел было скомандовать погрузку, но передумал: «Чего тут идти-то? Километр до поворота, а там — вообще пустяки… Ш-шагом аррш! За-певай!» И через полчаса, когда мы приблизились к проход ной полигона, те самые караульные, которые обычно встречали нас чем-нибудь вроде «привет снайперам», то ропливо распахнули ворота и, отдавая честь, окаменели в растерянности.
— Эй, ком-роты, даёшь пуле-мёты!..
Мы входили на полигон так, как, наверное, некогда входили армии победителей в ворота сдавшихся крепо стей.
Не могу сказать, что стрельбы завершились полным успехом, но авторитет мазутной команды с этого дня начал расти, и последних мест мы, как ни странно, впредь не занимали.
Пересаденко вскоре стал солистом ансамбля песни и пляски округа. Нашли нового запевалу — Стеценко. Этот доблестный воин тоже писал стихи, однако теперь отдыхали не только Пушкин с Лермонтовым, но, кажется, и сам Тарас Григорьевич Шевченко.
Майора с тех пор я не видел. Говорили, что он направлен на учёбу в военную академию.
Пытаясь впоследствии объяснить себе, почему Торопов предпочёл современным строевым песням старые, я не находил ничего убедительнее слов, сказанных им пусть и по другому поводу: «Конечно, это прежде всего ра бота, но не только она».
Протоиерей Ярослав ШИПОВ