(Окончание. Начало в № 1)
На пустом месте, само собой ничего не вырастает. Чтобы талант развивался, ему нужна питательная среда.
Чехов читал всё, что выходило из-под пера Льва Николаевича Толстого — и даже считал его своим учителем в литературе.
Замечал: «Насколько я могу судить по Гоголю и Толстому, правильность не отнимает у речи её народного духа».
В рассказе «Письмо» Антон Павлович восхищался прозой графа: «В одной фразе три раза «который» и два раза «видимо», фраза сделана дурно, не кистью, а точно мочалкой, но какой фонтан бьёт из-под этих «которых», какая прячется под ними гибкая, стройная, глубокая мысль, какая кричащая правда!»
Чехов уверен: Толстой специально пишет «корявым языком». А это не так. Но всё-таки хорошо, что Чехов прощал Толстому недостатки.
«СВОБОДЕН ОТ ПОСТОЯ»
В семье графа внимательно читали рассказы Антона Павловича. Перечитывали вслух. В 1893 году Чехов отметил приятную для него вещь: Толстой «стал ко мне благоволить особенно».
Молодого писателя (ему тридцать три года) приглашали в Ясную Поляну. 7 августа Чехов писал: «Я хотел быть у Толстого, и меня ждали…»
Между тем, Антон Павлович внутренне менялся. В марте 1894 года он писал из Ялты — шутя и всерьёз: «После того, как я бросил курить, у меня уже не бывает мрачного и тревожного настроения. Быть может, оттого, что я не курю, толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, несправедливо».
Чехов словно пугается своего неприятия. Оправдывается: «Во мне течёт мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями». А именно к ним призывал Толстой. Граф клал в крестьянских домах печи, ужасно дымившие, пахал землю сохой. Сохранился даже анекдот:
— Ваше сиятельство, пахать подано!
«Но толстовская философия сильно трогала меня, — признавался Антон Павлович, — владела мною лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода».
Отметим это: «гипнотизм своего рода». Воздействие одной личности — на другую. Но читаем дальше: «Теперь же во мне что-то протестует… Война — зло и суд — зло, но из этого не следует, что я должен ходить в лаптях и спать на печи вместе с работником и его женой и проч. и проч. …для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя. Рассуждения всякие мне надоели…»
ЯСНОПОЛЯНСКАЯ ВСТРЕЧА
Их первая встреча состоялась в августе 1895 года. Чехов приехал к Толстому в Ясную Поляну: «Я прожил у него 1,5 суток. Впечатление чудесное. Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши со Львом Николаевичем были легки». Это Антон Павлович сообщил спустя некоторое время.
Возвратился Чехов домой больным: «Я не совсем здоров. 8 августа я был у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне и, вероятно, простудился у него или на обратном пути…»
В ту встречу Чехов сделал для себя несколько открытий. Одно из них, что вообще-то Толстой — на особом положении, у него нет таких проблем с цензурой, как у самого Антона Павловича. В тот момент граф ждал решения по пьесе «Власть тьмы»: «Когда я был в августе у Толстого, то он, вытирая после умыванья руки, сказал мне, что переделывать свою пьесу он не будет. И теперь, вспоминая сие, думаю, что он уже тогда знал, что пьеса его будет in toto (в целом) разрешена для сцены».
МОСКОВСКАЯ ВСТРЕЧА
Прошло чуть больше полугода. «В феврале проездом через Москву был у Л. Н. Толстого, — записал Чехов в дневнике. — Он был раздражён, резко отзывался о декадентах и часа полтора спорил с Б. Чичериным, который всё время, как мне казалось, говорил глупости. Татьяна и Мария Львовны раскладывали пасьянс; обе, загадав о чём-то, попросили меня снять карты, и я каждой порознь показал пикового туза, и это их опечалило; в колоде случайно оказалось два пиковых туза. Обе они чрезвычайно симпатичны, а отношения их к отцу трогательны. Графиня весь вечер отрицала художника Ге. Она тоже была раздражена».
ГОД СПУСТЯ
Весной 1897 года у Чехова началось сильное кровотечение из лёгких. Его срочно положили в больницу. 28 марта Толстой посетил Чехова в клинике. Конечно, Антона Павловича обрадовал его приход. Да только Лев Николаевич не учёл, что имеет дело с больным человеком, которого надо щадить. «После того вечера, когда был Толстой (мы долго разговаривали), в 4 часа утра у меня опять шибко пошла кровь», — отмечал Чехов.
И так описывал их беседу: «Говорили о бессмертии. Он признаёт бессмертие в кантовском виде; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цель которого для нас составляет тайну. Мне же это начало, или сила, представляется в виде бесформенной студенистой массы, моё я — моя индивидуальность, моё сознание сольются с этой массой — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивлялся, что не понимаю».
Короче, нечто декадентское, что так раздражало Толстого, вполне гнездилось в нём самом.
МЫСЛИ СЕРДИТЫХ СТАРИКОВ
И ещё любопытные наблюдения Чехова. Он не сразу, но обязательно фиксировал то, что его поражало: «Толстой… говорил, что повесть свою «Воскресение» он забросил, так как она ему не нравится, пишет же только об искусстве и прочёл об искусстве 60 книг. Мысль у него не новая; её на разные лады повторяли все умные старики во все века. Всегда старики склонны были видеть конец мира и говорили, что нравственность пала до nec plus ultra (предела), что искусство измельчало, износилось, что люди ослабели и проч. и проч.»
Похоже, о Толстом Чехов думал постоянно. Антон Павлович уехал за границу — поправить здоровье. И там в «Новом времени» прочитал статью Толстого об искусстве. Чехову она «не представляется интересной. Всё это старо. Говорить об искусстве, что оно одряхлело, вошло в тупой переулок, что оно не то, чем должно быть, и проч. и проч., это всё равно, что говорить, что желание есть и пить устарело, отжило и не то, что нужно. Конечно, голод старая штука, в желании есть мы вошли в тупой переулок, но есть всё-таки нужно, и мы будем есть, что бы там ни разводили на бобах философы и сердитые старики».
ЮБИЛЕЙ
В 1898 году Льву Николаевичу Толстому исполнилось семьдесят лет. Чехов отозвался на это событие: «28 августа я не буду у Толстого (на дне рождения — прим.), во-первых, оттого, что холодно и сыро ехать к нему, а во-вторых — зачем ехать? Жизнь Толстого есть сплошной юбилей, и нет резона выделять один какой-нибудь день, в-третьих, был у меня Меньшиков, приехавший прямо из Ясной Поляны, и говорил, что Лев Николаевич морщится и крякает при одной мысли, что к нему могут приехать 28 авг. поздравители…»
Писатель продолжал: «Меньшиков говорил, что Толстой и его семья очень приглашали меня в Ясную Поляну и что они обидятся, если я не поеду. (Только, пожалуйста, не 28-го, — добавлял Меньшиков.) Но, повторяю, стало сыро и очень холодно, и я опять стал кашлять. Говорят, что я очень поправился, и в то же время опять гонят меня из дому. Придётся опять уехать на юг…»
ВЗАИМНОЕ ВНИМАНИЕ
1898 год. Чехов в Крыму. Ему нужны деньги, чтобы построить дом в Ялте, перевезти туда мать. И он продал права на свои рассказы издателю Марксу. А позже узнал, что именно Толстой просил за него Маркса.
Чехов уверен: «Я Толстого знаю, кажется, хорошо знаю, и понимаю каждое движение его бровей, но всё же я люблю его». «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место».
Тем временем Лев Николаевич поддержал разрушительную секту духоборов. Их выселяли из страны — и граф напечатал своё «Воскресение», где кощунственно писал о Литургии. Демонстративно передал гонорар духоборам.
«Воскресение» Чехов прочёл залпом: «Самое неинтересное — это всё, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное — князья, генералы, тётушки, мужики, арестанты, смотрители». «Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом». И всё! Кощунства не заметил.
А Лев Николаевич в январе 1900 года посмотрел в Художественном театре чеховского «Дядю Ваню». Он и прежде говорил Антону Павловичу, что пьесы Шекспира — дрянь, а пьесы Чехова — совсем дрянь. И на спектакле Толстой так возмутился, что… придумал очень хороший сюжет для «Живого трупа».
Лев Николаевич признавал авторитет только одного драматурга — себя. И не хотел признавать, что живёт в питательной среде, где таланты поддерживают и обогащают друг друга.
ОТЛУЧЕНИЕ
24 февраля 1901 года в журнале «Церковный вестник» появилось определение Святейшего Синода по поводу Льва Толстого: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви…» «…свидетельствуя о его отпадении от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины (2. Тим. 2. 25)».
Чехов не понял, что это катастрофа. Писал: «К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом». Как же далеко отошли интеллигентные люди от смысла жизни, веры, Церкви! Чехов — под общим влиянием. А как корректно высказался Святейший Синод!
«СТАРИК ОЖИЛ»
Лев Николаевич приехал лечиться в Крым. Чехов навещал его. «Ну-с, радость моя, вчера я был у Толстого», — сообщал жене в ноябре 1901 года. — «Он, по-видимому, был рад моему приезду. И я почему-то в этот раз был особенно рад его видеть. Выражение у него приятное, доброе, хотя и стариковское, или, вернее, старческое, слушает он с удовольствием и говорит охотно».
Зимой Толстой тяжело заболел: «…у него началось воспаление лёгких, от которого старики такие, как он, обыкновенно не выздоравливают. Дня три мы ждали конца, и вдруг наш старик ожил…»
Антон Павлович жалел Толстого. Это так по-чеховски!
НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ
Толстой не сомневался в своём праве учить и быть учителем. Известному писателю люди доверяли — и потому его деятельность была особенно разрушительна.
С горечью, болью писал о Толстом святой протоиерей Иоанн Кронштадтский в 1908 году: «Доколе, Господи, терпишь злейшего безбожника, смутившего весь мир, Льва Толстого?» «Господи, земля устала терпеть его богохульство».
Но до этого момента Чехов не дожил. Он умер в 1904 году. Толстого кончина Антона Павловича опечалила. Лев Николаевич даже признал:
— По технике он, Чехов, гораздо выше меня.
Толстой так ничего и не понял…
Наталия ГОЛДОВСКАЯ