Дорогие читатели! Нашей газете исполнилось 25 лет. О встречах и открытиях этого времени главный редактор Наталия Голдовская рассказывает в новой книге «А поговорить?..» Продолжаем публиковать отрывки оттуда (начало в №№ 7—9).
И ВЫ?..
Надо готовить новый номер. И, как всегда, вовремя зазвонил телефон. Женский голос спросил:
— Это редакция? Хочу пригласить вас на спектакль. У нас духовный театр. Такого никогда не было.
Конечно, я поехала. Женщина, звонившая в редакцию, встретила меня. И снова повторила:
— У нас духовный театр. Такого никогда не было. Я вас сейчас познакомлю с нашими руководителями.
Вот так сюрприз! Я увидела Татьяну Белевич и Никиту Астахова. Очень хороших артистов. Мы не встречались несколько лет, а они за это время духовный театр сделали!
Удивление и радость были взаимными.
— И вы? — сказала я.
— Ты о чём? — спросила Татьяна.
Пришлось объяснять:
— Я шла в храм к «тёмным бабушкам». Но пока среди верующих мне не темно и разнообразно.
— Так ты недавно пришла к вере?
— А ты давно?
КТО СТОИТ У ТВОЕГО ПЛЕЧА?
В двенадцать лет Татьяна Белевич уже знала, что будет актрисой. И потому пошла в театр-студию. На вступительном экзамене прочитала всё, что собиралась прочитать. Её попросили спеть.
— Аккомпанемент нужен? — уточнили.
— Нет, обойдусь! — отмахнулась она от человека, сидевшего за роялем. Не произвёл он на неё впечатления: лысый, в поношенном пиджаке. Всё её внимание было обращено к импозантному мужчине в первом ряду. Костюмчик на нём бархатный. Лицо каменное. Зубы золотые. Сразу видно большого начальника.
Таня запела:
— Парней так много холостых…
И не заметила, как вступил рояль. Но каково же было её удивление, когда она узнала: лысый и в поношенном — руководитель театра, а импозантный — всего лишь администратор. Так происходило для неё постижение жизненной азбуки: не суди по костюмчику.
Теперь Татьяна Белевич — заслуженная артистка России, сама сидит в директорском кресле. Вместе с супругом — заслуженным деятелем искусств России Никитой Астаховым Татьяна Георгиевна создала Русский духовный театр «Глас».
Но прежде были театральный институт имени Щепкина, работа в театрах, Москонцерт, куда они с Никитой ушли на вольные хлеба и в творческую свободу. Делали спектакли на двоих — умные, талантливые, с юмором. Играли Островского, Шукшина, Блока, Чехова. Литературу с большой буквы, которая, безусловно, формировала их самих.
К 1000-летию Крещения Руси Астахов и Белевич решили подготовить первый спектакль на православную тему — «Светлое Воскресение». Читали Евангелие, Гоголя, отрывки из «Очерков по истории русской святости» иеромонаха Иоанна (Кологривова). Очень волновались: как отнесётся зритель к их новой работе? Воспримет ли на слух сложные тексты?
Оказалось, да. И начался поворот в творческой жизни артистов. Постепенно вокруг них собрались профессиональные актёры, музыканты, сложился новый театральный коллектив. В его репертуаре Пушкин, Гоголь, Шукшин…
— Татьяна Георгиевна, а как произошёл ваш личный поворот — от пионерского воспитания к Православию? — спрашиваю актрису.
— Я крещена с детства, — отвечает она. — На этом настоял отец, хотя он был коммунистом. Россию ведь аршином общим не измерить?
— Не измерить, нет!
— Отец ушёл на фронт из десятого класса. Там перед боем написал заявление: «Что значит защищать Отечество? Это быть на передовой линии, быть коммунистом. Прошу считать меня коммунистом».
Его мать, моя бабушка Ирина Осиповна Белевич, вшила ему крестик в брюки. Он всю войну с этим крестиком прошёл. Вот история России на одном примере.
Отец всё время ходил в Елоховскую церковь, делал туда пожертвования. Когда сам не успевал, просил соседку: «Тёть Дуня, поставь свечи!»
Я помню своё Крещение в Коломенском храме. Мне было пять лет. Мои крёстные откровенно хохотали, когда несли меня на руках вокруг купели. А я рыдала. Наверное, за все грехи — и нашего времени, и предков.
Не могу сказать, что меня водили в церковь. Мама моя (она из Тамбовской губернии) тоже туда не ходила. Но её тётка была монахиней, жила в своей келье на огороде.
— Ну да, монастыри-то разогнали.
— А храм там, говорят, был величественный, огромный. И мой дядя сорок лет в нём прислуживал. Когда дядю хоронили, а ему было больше восьмидесяти, меня потрясло его лицо — благороднейшее, одухотворённое.
— Значит, в глубине души вера в вас теплилась всегда. Она чем-то подогревалась?
— У нас был большой друг Александр Никулин, который учился режиссуре у знаменитого Завадского. Завадский называл его гением. А он хотел стать и стал священником. Часто у нас бывал, книги приносил.
Помню, в Москонцерте я прятала крестик в медальон, чтобы никто не увидел. Потом Никита крестился — будучи членом партии. Мы венчались.
— Затем состоялось «Светлое Воскресение». Родился театр «Глас». У вас есть ощущение правильно нацеленной жизни?
— Да, безусловно. Мы не распылялись, не искали, где выгодно. Может быть, выбрали и самый трудный путь, зато по душе.
И Господь нам помог. Тяжело было невероятно. И сейчас тяжело. Но есть театр, в который хочется прийти — и нам, и зрителям.
— Хорошее уточнение!
— Когда мы готовили «Светлое Воскресение», то на афише в первый раз поставили изображение православного креста. А надо было проходить лит (советскую цензуру — прим.). Нам порекомендовали крестик убрать.
Художник сказал:
— Может, уберём?
И вот стоим, размышляем. И приходим к выводу:
— Нет! Надо до конца идти честно.
Конечно, мы не собираем стадионы, у нас нет бешеной популярности. Видимо, это не наш путь. Мы, вероятно, не пожинать должны, а сеять.
Как-то владыка Алексий (Фролов) нам сказал:
— Будьте очень осторожны. Вот вы произносите отрывок из Евангелия от Иоанна, а рядом с вами невидимо около плеча стоит автор этих строк. Думайте, как вы к этому относитесь.
Хорошо бы его замечание всем всегда иметь в виду. Представьте, что происходит, если тексты, которые мы произносим, не являются даже просто порядочными? Или исходят от человека, далёкого от веры? Значит, у твоего плеча стоит кто-то другой. И он на тебя влияет, причём, из года в год. А ты — влияешь на зрителей.
ПОДАРОК
Владимир Ибрагимович Прилуцкий рассказал анекдот про академика Павлова. Выходит тот из храма, крестится. А мимо идёт красногвардеец, качает головой и говорит:
— Вот серость…
И мне захотелось поговорить с учёными. Но кто из них — верующий? Как узнать?
Вдруг женщина вложила в мою руку листок с телефоном. Сказала:
— Мне было бы интересно почитать беседу с этим человеком.
— С кем?
— Ириной Сергеевной Мечёвой.
Вот так подарок!
СТИЛЬ — СТРОГИЙ. ЛОГИКА — НАУЧНАЯ
Ирине Сергеевне Мечёвой много лет. Она живёт в небольшой комнате в домике при храме Николы в Кленниках, на улице Маросейка. Это тот самый храм, где служил её дед — святой праведный Алексий Московский. Его мощи теперь находятся здесь, и люди идут к светлому старцу попросить помощи.
Есть тут икона, на которой стоят рядом отец и сын — праведный Алексий и священномученик Сергий Мечёвы. Сын стал настоятелем храма после смерти отца в 1923 году.
Ирина Сергеевна — старшая дочь отца Сергия. Она окончила медицинский институт, защитила кандидатскую диссертацию по цитологической (клеточной) диагностике. Больше сорока лет отработала в Институте туберкулёза.
В середине 1980-х годов по Би-Би-Си прошла передача об отце Алексие Мечёве. Кое-кто в институте встрепенулся: «Нам здесь такие не нужны!» И её стали выживать из коллектива. Причины Ирина Сергеевна не знала и очень расстраивалась, что институт останется без опытного цитолога.
Перешла она в больницу МПС № 1. Работа там была очень интересная.
— Мне оставалось только порадоваться и благодарить дедушку, — улыбается Ирина Сергеевна.
Бог дал ей и литературные способности. Она составила жития деда и отца. Использовала собственные воспоминания, рассказы родственников и духовных детей обоих батюшек. Стиль у Ирины Сергеевны — строгий, логика — научная. Но проглядывает сквозь строчки личность остроумная, весёлая. И очень добрая. Можете судить по этому отрывку, который она отобрала для книги:
«Ольга Серафимовна, человек из высших слоёв общества, глубоко верующий, воспитанный Церковью, была начальницей приюта для сирот, состоявшего под попечительством Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Часто бывала она в храме Николы-Кленники у батюшки Алексия. И он бывал по её приглашению в приюте.
Однажды вместе с нею собралась к обедне в этот храм одна из её подчиненных, смотрительница приюта. После Литургии, подходя к кресту, Ольга Серафимовна подумала: «А что да батюшка скажет мне сейчас что-нибудь такое, что уронит моё достоинство и авторитет в глазах моей подчинённой?» Опасаясь этого, она предложила своей сослуживице пройти впереди неё, но та не захотела.
Увидев Ольгу Серафимовну, батюшка высоко поднял крест и, широким, твёрдым жестом благословляя её, громко, отрывисто произнёс: «Ольга! Мудрая!» Потом, нагнувшись к самому её уху, шёпотом ласково добавил: «Глупая, это я только для других сказал», — и с обычной благостной улыбкой посмотрев на неё, продолжал давать крест подходившим».
Несмотря на солидный возраст, Ирина Сергеевна работает. Только что завершила окончательную корректуру Акафиста святому праведному Алексию Московскому. Очень рада, что получила консультацию преподавателя по церковно-славянскому языку и что ей быстро достали учебник по этому предмету.
Деда своего Ирина Сергеевна мало помнит. Он был слишком занят как пастырь. Знает его больше по рассказам близких. Отец Алексий удивительно ценил личную свободу любого человека. Своих детей — тоже.
У его младшей дочери Ольги было два жениха. Она не советовалась с отцом, кого выбрать. Батюшка заговорил с нею о них, охарактеризовал обоих. Но Ольга не слышала отца. Он видел это. И в конце разговора рассказал ей историю, которая якобы произошла с одной женщиной. Духовные люди часто говорят не прямо, а прикровенно — чтобы разбудить мысль, совесть человека. Подобно тому, как Господь в притчах иносказательно открывал тайны жизни.
Отец Алексий поведал Ольге, что были у той женщины муж, сын, хорошая квартира — и всё она постепенно теряла, попала в тюрьму…
С Ольгой так и произошло. Сын умер подростком. В семье лада не было, дело шло к разводу. Перед войной в 1941 году они с мужем-биологом уехали в Печорский заповедник. Началась война. Прямо из Печор муж ушёл на фронт, а Ольга не смогла вернуться в Москву. Начальник заповедника уговорил её поработать в местном магазине. Распоряжался там он сам, как хотел. Но после ревизии за всё ответила Ольга, получила лагерный срок. Муж развёлся с ней и женился на другой.
После лагеря Ольга вернулась в Москву. Её прописали у себя люди, почитавшие отца Алексия. Позже она получила комнату в коммуналке. А зарабатывала на жизнь тем, что гуляла с маленькими детьми на бульваре.
Вернувшись домой после венчания дочери, отец Алексий плакал. Но он не противился её выбору и предвидел: в мир иной она уйдёт православным человеком.
Уважал батюшка и свободу сына Сергея. Хотел, чтобы тот стал священником, но ни на чём не настаивал, ожидал. Сергей учился в Московском университете — сначала на медицинском факультете. Но работа в анатомическом театре оказалась для него непереносима. И он перешёл на словесное отделение историко-филологического факультета. В 1914 году добровольцем ушёл на фронт. Был братом милосердия и санитаром в прифронтовом лазарете. Там встретил свою будущую супругу Евфросинию Николаевну Шафоростову.
В 1916 году Сергей Алексеевич вернулся с фронта и продолжил учёбу. Через год окончил университет. А зимой 1918-го отец Алексий обвенчал его с Евфросинией. Батюшка всей душой желал этого брака, ценил высокие душевные качества невестки.
Позже в Оптиной пустыни Сергей Алексеевич принял решение стать священником. Весной 1919 года в Лазареву субботу он был рукоположен в диакона, а в Великий Четверток — в иерея. Стал помощником отца на приходе.
И тут отец Алексий давал сыну свободу. Один пример замечательно описала Ирина Сергеевна: «По молодости лет и неопытности отец Сергий возымел желание навести строгий порядок в храме относительно исповеди и подготовки к принятию Святых Таин. Он считал, что для исповеди в служебном распорядке должно быть назначено определённое время, и к Литургии верных она должна быть окончена. Готовящимся к причащению надлежит прийти накануне ко всенощной, а утром — к самому началу церковной службы. Отец Алексий спросил сына, всё ли он хорошо продумал, и, видя его убеждённость в том, что нужно именно так, не стал ему возражать и предоставил постигать свои просчёты на личном опыте.
Как-то отцу Сергию по случаю нездоровья батюшки отца Алексия пришлось служить Литургию одному. Он был полон решимости не допускать непорядка. Но к аналою подошла девушка, которая работала в вечернюю смену и ходить ко всенощной не могла. Затем — старушка, на чьём попечении находились малые дети, и её с трудом лишь ненадолго отпустили. Пришлось их исповедовать. Пришедший ещё позже пожилой человек, узнав, что исповедь сегодня уже закончена, заявил, что в таком случае вынужден направиться в близлежащую церковь, а она принадлежала обновленцам. Поводов для нарушений новых правил оказалось немало. Строгая регламентация была в непродолжительный срок отставлена».
В семье отца Сергия росло четверо детей: Ирина, Алексей, Елизавета и Анна. Тесный контакт с отцом возник у них после его ссылки в Северный край. До этого они просто воспринимали пример родителей, ставящих интересы других — выше своих.
Отец Сергий был арестован в 1929 году и выслан в город Кадников Вологодской области. К нему детей возили на летние и зимние каникулы. Евфросиния Николаевна ездила в Кадников раз в год — в отпуск. Она работала медицинской сестрой.
В 1932 году арестовали и её. Детей по тогдашним законам полагалось направить в разные детские дома на перевоспитание. Младшей было шесть с половиной, старшей Ирине — двенадцать лет.
Но этого не произошло. Брат матушки Глеб Николаевич Шафоростов тут же переехал к племянникам и начал оформлять опекунство над ними. В органах опеки ему угрожали:
— Выселим из Москвы вместе с детьми!
Он отвечал:
— Детей своей сестры я никогда не брошу!
Глеб Николаевич называл себя дяпаоп — то есть дядя, папа и опекун в одном лице. Вместе они прожили до 1937 года. Именно тогда вернулась из ссылки Евфросиния Николаевна.
— В то время это мыслилось невозможным, было явным чудом, — говорит Ирина Сергеевна.
Помогли хлопоты поэтессы Надежды Павлович, духовной дочери отца Нектария Оптинского. Она обратилась в общество Красного Креста.
С матерью дети уже не расставались, а отца видели урывками — во время недолгих свиданий. Его переводили из лагеря в лагерь, изнуряли тяжёлой работой. И даже устроили «пытку детьми» — так это называлось на языке НКВД. Отцу Сергию заявили, что расстреляны его жена и дети. Хотели его сломить. И он действительно был в тяжёлом физическом и психическом состоянии. Врач, который консультировал священника, сумел устроить его в больницу, где тот узнал истину.
Из лагеря в Рыбинске (там заключённые строили плотину) отца Сергия в 1937-м выпустили на свободу — на год раньше срока, благодаря зачётам за добросовестный, так называемый ударный труд.
Ирина Сергеевна рассказывает:
— Имея ограничение на проживание в крупных городах и их стокилометровой зоне, он поселился в Тверской области. Работал фельдшером в кабинете «Ухо-горло-нос» поликлиники города Твери. Там он мог до начала приёма больных исповедовать и причащать приезжавших из Москвы духовных чад.
В 1938 и 1939 годах подросшие дети проводили лето с отцом в Тверской области. Снимали дачу на берегу реки Тверцы. Отец Сергий считал, что для благополучия семьи надо бы пойти на развод, но дети не хотели об этом и слышать.
В последний раз отец Сергий был арестован 7 июля 1941 года на Рождество Иоанна Предтечи. Невольно вспомнился знаменательный сон, который видела мама в 1933 году, когда отца Сергия переводили из лагеря на Сухоне в лагерь вблизи Архангельска. В большом незнакомом храме, где было много близких людей, отец Сергий подходил прикладываться с положенными поклонами к иконам. Она пошла вслед за ним, почувствовав, что должна делать то же, что и муж. Они отошли вправо и приложились к большой, очень красивой иконе Божией Матери «Всех скорбящих Радость», а в задней части храма — к большой иконе Иоанна Предтечи.
Матушка ночевала тогда на Рабанге (Вологодская обл. — прим.) в доме местного священника и спросила у него о значении этого сна. Он сказал, что они с отцом Сергием входят в новую часть своей жизни, на которую их благословляет девственник Иоанн Предтеча. Так оно и было.
А через восемь лет выявилось и другое значение сна. Дни ареста и расстрела отца Сергия приходились на праздники этих икон.
Отец Сергий получил к концу жизни дар прозорливости. Он знал, что его арестуют и он будет зарыт в безвестной могиле. Незадолго до ареста служил по себе сорокоуст.
Кстати, он всё-таки заявил следователю, что одинок. Опасался за безопасность семьи. Расстреляли отца Сергия в 1941 году. Евфросиния Николаевна скончалась в 1959-м.
Как-то Ирину Сергеевну спросили:
— Что ощущает человек, у которого дед и отец — святые?
Она ответила:
— Лучше быть рядовым членом церковной общины, чем недостойным потомком выдающихся церковных деятелей.
Но чувство недостоинства присуще именно потомку — человеку, понимающему и принимающему подвиг предков.
Больные ноги не позволяют Ирине Сергеевне часто бывать в церкви. Но в комнатке её слышна служба. С помощью техники она присутствует на Литургии, всенощной, молебнах. И вместе с прихожанами храма на Маросейке молится деду и отцу.
У Ирины Сергеевны нет своей семьи. Зато много друзей и родственников. Как опытный научный работник она всё и всех склонна проверять. Это коснулось и меня.
— Вы похожи на деда, — заметила я.
— Я похожа на тётю Олю, — отмахнулась она. — И всегда этим огорчалась. Уж очень она была легкомысленная!
Наталия ГОЛДОВСКАЯ
(Продолжение следует)