В начале 1990-х годов академик-океанолог Глеб Борисович Удинцев (1923—2017) начал писать вспоминания. В годы Великой Отечественной войны Удинцев был штурманом самолёта-бомбардировщика ИЛ-4. После Победы окончил Московский государственный университет, стал известным учёным, начал выезжать за границу. На международных конференциях он встречался с коллегами — тоже участниками войны. Но только воевали те с другой — вражеской стороны. Сегодня мы публикуем ещё один отрывок из воспоминаний Глеба Борисовича (начало в № 4).
Я находился в Германии в командировке в Бремерхафене, обсуждая с коллегами результаты совместных морских исследований в Антарктике, и задержался там до Рождественских праздников. Работы в институте были приостановлены, все разбредались по домам. Немцы умеют красиво декорировать свои города к Рождеству.
Утром в сочельник я решил поздравить с праздником одного моего коллегу, много помогавшего мне по работе в редакционной коллегии международного геолого-геофизического атласа Индийского океана. Дозвонился, поздравил, а в ответ услышал приглашение навестить его. Далёконько он живёт, на другом конце страны, во Фрейбурге, но человек-то очень хороший, и увидеться с ним было привлекательно. Я ответил, что немедленно выезжаю.
Железные дороги в Германии работают чётко, и, несмотря на несколько пересадок, к вечеру я был в доме моего старшего коллеги.
Хозяева встретили меня очень приветливо, и мы хорошо разговорились, тепло вспоминая годы нашего сотрудничества. Мне было приятно рассказать, что я часто слышу от русских коллег слова благодарности в адрес моего собеседника за помощь в работе и активное вовлечение наших учёных в международное сотрудничество.
Я не мог не сказать ему при этом, что особенно приятно нам встречать доброе отношение со стороны нашего бывшего противника, — ведь по возрасту нашему получалось, что мы оба вовлечены были в боевое противостояние. Я сказал, что был во время войны лётчиком, и пошутил, что рад, что не разбомбил его. А тот в ответ также пошутил, что рад, что не подбил меня, будучи артиллеристом-зенитчиком.
Слово за слово, дошло дело до воспоминаний о пережитом. Мой собеседник вспомнил, что был под Москвой в студёном ноябре 1941 года. Подмосковные поля были покрыты высокими снегами, мороз доходил до 30—40 градусов. Немцы, подойдя близко к Москве, уже собирались обстреливать её из дальнобойных орудий. Несмотря на то, что погода была практически нелётная (низкая облачность, частые снегопады), русские самолёты вылетали всё же на подавление немецких артиллерийских позиций.
Во время одного из таких налётов мой коллега, а тогда командир зенитной батареи, был тяжело ранен. Осколками бомбы ему перебило обе ноги, он потерял много крови и лишился сознания. Пришёл в себя в немецком госпитале. Врач спрашивает:
— А ты знаешь, кто спас тебя раненого, замерзавшего в снегу и притащил в госпиталь чуть живого?
— Должно быть, мои солдаты.
— Как бы не так! Солдаты твои тебя бросили, разбежались во время бомбёжки. Они тебя посчитали убитым. Остался ты лежать, засыпанный снегом, и погиб бы, если б не русский мужик — старик из соседней деревни. Он тебя подобрал. Сказал, что не смог отогреть тебя дома — деревню-то наши солдаты сожгли, и жители по каким-то снежным норам укрываются. Вот он, видя, что ты ещё живой, и приволок тебя по снегу в наш госпиталь. Сказать бы ему спасибо надо, да где ж его теперь сыщешь.
— Я поразился, — рассказывал мой коллега, — что русский старик, у которого мы избу сожгли, а кого-то из семьи, возможно, убили, мог пожалеть умирающего раненого врага и тащить его по снегу, чтобы спасти ему жизнь. Какая же у тех русских стариков была сила духа!
И коллега признался мне:
— Я тогда твёрдо решил: если вылечусь, то все силы приложу, чтобы на русский фронт больше не попасть и в русских не стрелять. Это мне удалось выполнить. Провалялся я по госпиталям полгода, пока ноги мне вылечили, а потом постарался в тыловых частях остаться служить. Но всё же, конечно, приходилось мне и по вашим самолётам стрелять, так что я не зря говорю, что рад, что твой самолёт не подбил! Ну а уж русским моим коллегам я действительно рад всегда помочь.
Тут мы под эти заключения выпили, как полагается в праздник, и я был очень рад, что услыхал этот откровенный рассказ моего бывшего врага. Ведь радостно узнать, что было у него тогда на душе, и как он душу своего русского врага понял. Рассказ его у меня на всю жизнь сохранился в памяти.
Предлагая читателю эти рассказы, должен сказать, что они были для меня в ту пору особенно важными, поскольку наступало разочарование в надеждах на установление устойчивого мира и отсутствие угрозы новых войн.
Когда я во время первых двух лет войны был курсантом военного училища и мы ходили строем, то старшины-старослужащие, воспитывавшие нас, требовали, чтобы мы пели. Делали мы это обычно неохотно, потому что слова в этих песнях большей частью были какие-то дурацкие. Одну песню, правда, пели охотно — она была, что называется, нашенская, чисто авиационная:
Там, где пехота не пройдёт,
Где бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползёт,
Там пролетит стальная птица!
И припев:
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья!
За вечный мир, в последний бой
Лети, стальная эскадрилья!
Верилось нам тогда, что кончится эта Великая Отечественная и последняя война и не будет больше войн в мудро организованном мире — при согласовании всех проблем Организацией Объединённых Наций. Но и года не прошло после Победы, как опять сперва «холодной» новой войной запахло, а потом и «горячие» войны пошли одна за другой — «нет мира под оливами»!
Что ж, значит, снова начинать задумываться, что на душе у врага? И что у нас у самих на душе? Сохраняется ли в нашей душе данный от Бога нравственный закон, изумлявший философа Иммануила Канта? Ведь без сохранения и укрепления в душе этого закона надеяться на подавление агрессивности у людей не приходится, и войны неизбежны!
В наши дни иные мои соотечественники порой высказывают сомнение: а так ли уж нужна была нашему народу эта Победа и стоила ли она принесённых ей в жертву столь многих человеческих жизней? Некоторые юные глупцы договариваются до того, что если бы не было этой Победы, то, глядишь, жили бы мы сейчас, как живут припеваючи наши бывшие противники — немцы, попивали бы их баварское пиво! Поспрашивали бы эти «оптимисты» у оставшихся в живых пленников Освенцима и Майданека или просто у переживших оккупацию белорусов, какое там пили они пиво!
Хочется напомнить им железную логику цезарей древнего Рима, гласившую: «Vae victim!» — «Горе побеждённым!». Не ждите милосердия и пощады. А хотите избежать этого горя, так будьте готовы к бескомпромиссному сопротивлению любому супостату, сохраняя силу духа, основанную на любви к своей Родине, плохая она или хорошая. В любом случае — это своя Родина, незаменимая для русского человека никакой иной новой и потому безоговорочно заслуживающая защиты, ибо: горе побеждённым!
И хочется пожелать всем нам почаще вспоминать с благодарностью героизм и беззаветную преданность Родине бесчисленных воинов России, воевавших на той не очень совершенной технике, с не очень совершенным оружием и под командованием великих, хоть и не безгрешных полководцев. Эти русские воины ценой больших жертв одержали Победу над противником, обладавшим хорошим оружием, хорошо отлаженной организацией и руководимым даровитыми полководцами, — но с душой, оказавшейся слабее души русского солдата.