Дорогие читатели! Вот и завершился юбилейный год нашей газеты. Ей уже 26 лет. Но мы продолжаем публиковать отрывки из новой книги Наталии Голдовской «А поговорить?..», где рассказывается о встречах и открытиях минувших лет (начало в № 7 за 2018 год).
ВЕСЕЛОСТЬ И СЕРЬЁЗНОСТЬ
Протоиерей Константин ОСТРОВСКИЙ — настоятель храма Успения Пресвятой Богородицы в подмосковном Красногорске, местный благочинный. Человек с большим чувством юмора. Те, кто знаком с ним, передают друг другу его шутки и остроумные комментарии к разным ситуациям. Народной классикой стал вывод из притчи о мытаре и фарисее: «Наша мытарёва молитва не то, что их фарисейская…»
— Отец Константин, многих поразило бы то, что вы даже в проповедях шутите. Кстати, владыка Антоний Сурожский тоже это делал.
— Я не стараюсь нарочно веселить народ, — отвечает батюшка. — Просто жизнь наша содержит в себе какие-то парадоксы. Когда они выявляются, становится смешно. Я считаю, что выявление парадоксов полезно, если в итоге человек сможет увидеть, чего раньше не видел, узнать правду о себе.
— Удивительно, что и само христианство — парадоксально. В Евангелии много как бы противоречащих друг другу вещей.
— Есть такая детская математическая задачка: как из шести спичек сложить четыре равносторонних треугольника? Это невозможно сделать на плоскости, а в пространстве можно. Получается обычная пирамидка.
Наш мир плоский. А христианство — объёмное и не может уместиться в плоскости. Вот и выходит, что оно парадоксально.
Может, вы слышали восточную притчу, как несколько слепых пытаются рассказать о слоне. Один руками трогает хобот и говорит, что слон — это труба. Второй судит по ноге и уверен, что слон — колонна. Третий трогает ухо и говорит: «Слон — это большой лопух».
Так и с нами происходит, когда мы пытаемся оземлить Христа и христианство. Мы видим только какие-то отдельные кусочки. Надо самим возрастать, приобретать духовный объём — и тогда парадоксы начнут разрешаться.
— Отношение к смеху, шуткам в православной среде, что называется, неоднозначное. Часто они принимаются в штыки.
— Церковь не запрещает шутить. Добрая, содержательная шутка — это хорошо. Но многое зависит от того, кто к кому обращается. Если какой-то отшельник, который живет в пустыне, встретится с таким же отшельником, они, наверное, не будут хлопать друг друга по плечу и хохотать. Их глубокая светлая серьёзность вполне уместна.
И совсем другое дело — человек, который весь вечер сидел у телевизора, потом ночью играл в компьютерные игры, а утром говорит сыну: «Ты что раскричался?! Смеёшься, как не христианин!» Вот тут, мне кажется, крайняя степень нелепости.
Мы знаем рассказ о преподобном Антонии Великом.
— Про охотника?
— Да. Охотник хотел посмотреть на известного монаха и увидел, что тот сидит и шутит с братьями. Человек смутился. А преподобный притчей объяснил ему, что он неправильно к этому отнёсся. Попросил, чтобы охотник натянул лук, потом сильней, ещё сильней. Охотник сказал: «Нельзя, лук сломается!» Святой согласился и добавил: «Вот и человек так же: если пережать, душа может сломаться».
Потому-то великие подвижники, например, преподобный Амвросий Оптинский, зачастую говорили с людьми в форме шутки, этим раскрепощали душу, располагали её к тому, чтобы принять глубокое слово истины.
В нашем мирянском быту мы боремся не столько за стяжание Духа Святого, сколько с тем духом, который нами уже овладел. Допустим, двое поссорились, а кто-то пошутил. Все рассмеялись и помирились. Это же хорошо!
Но когда молимся или Бог дает нам какое-то духовное состояние, шутить не надо. Правда, почти вся наша жизнь проходит не в таких состояниях: нам приходится (повторюсь!) не столько беречь то, что имеем, сколько очищаться от зла, которое в себе носим.
— Мне кажется, смех и серьёзность — тоже парадокс. Две противоположности, которые существуют рядом.
— Думаю, в Царстве Небесном будет радость без смеха. Радостная серьёзность. Но в нашей обычной жизни смех — совсем не то, с чем надо бороться в первую очередь. Кто-то писал, что бесы стараются настроить людей на борьбу с такими явлениями, которые сейчас не особенно опасны. Например, в XIX веке не верили ни в Бога, ни в чёрта, и бесы активно настраивали людей: боритесь с суевериями. Тогда, кстати, была полезна книга отца Григория Дьяченко, в которой для доказательства существования духовного мира приводились и оккультные явления.
Сейчас поднимается, уже набрала силу волна оккультизма. Упомянутую книгу перепечатывают, но она оказывается вредной (не по вине отца Григория!), потому что в чёрта верят, а в Бога — не особенно.
Так происходит и со смехом. Некоторым людям в определённые моменты лучше бы посмеяться. А другим — быть посдержаннее.
— Кое-кто боится шуток, смеха, потому что у святых прочитали: улыбаться надо так, чтобы зубы не были видны.
— Это относится к большим подвижникам. У них вся жизнь проходит в непрестанной молитве, чтении святых отцов. Таким людям не полезно прерывать смехом молитвенное делание.
А обычному верующему человеку в первую очередь нужно бороться не со смехом, а с осуждением, злобой. Добрые дела начинать делать, за бабушкой больной ухаживать, не ругаться на неё.
Есть такие слова в Евангелии: проглатываем верблюда, оцеживаем комара (см. Мф. 23: 24).
— Да-да, большое зло принимаем, крошечного — избегаем.
— Вот когда такому человеку со временем начнёт мешать смех, это уже будет органично для него. А пока он переносит в свою жизнь требование, которое относится к великим подвижникам.
Неправильно, неполезно для нашей души есть только сухой хлеб и пить не раньше трёх часов пополудни, потому что наше состояние не соответствует требованиям «Добротолюбия». Если мы только один кусочек подвижничества перенесём в свою жизнь, от этого будет расти наша гордость. А если кто-то перенесёт в свою жизнь кусочек подвижнического отношения к смеху, то в некоторых случаях это будет на грани преступления.
— В каких?
— Представьте себе: отец и мать в семье живут строгой подвижнической жизнью, между собой и с детьми — не шутят, да ещё и не ласкают их, чтобы «страсти не разжигать». Детские души будут просто покалечены. Дети ведь должны чувствовать родительскую ласку, тепло, слышать добрые шутки, смеяться, видеть любовь родителей друг к другу. Как можно жить с угрюмыми лицами в семье, где есть дети?
Конечно, все люди разные, и Бог нас по-разному ведёт. Есть святоотеческий рассказ о том, как два монаха тяжко согрешили, повинились — и отцы для покаяния отправили их в затвор. Через некоторое время эти монахи вышли из затвора. Один — радостный и весёлый, второй — бледный и плачущий. Первый всё это время благодарил Бога за то, что Он простил его, а второй укорял себя за грехи и плакал. В итоге их покаяние признано равным.
Нельзя осуждать людей, которые не надуманно, а естественно серьёзны, невеселы. И в семье надо объяснить детям, что угрюмый папочка всё равно их любит, но такой уж он строгий.
— Я столкнулась с тем, что в некоторых православных изданиях и программах категорически запрещены шутки, анекдоты.
— Конечно, в траурной программе шутка неуместна: нельзя раздражать скорбящих людей. А если это детская или познавательная программа, то почему бы и не пошутить?
— Мне очень нравятся книги Честертона, Льюиса. То ли в них так хорош знаменитый английский юмор? То ли богатые личности дают на всё богатые реакции?
— Конечно, это действительно одарённые, духовно настроенные люди. У них глубокие притчи, мысли, в том числе и остроумно высказанные. Я не специалист по английскому юмору (смеётся), не много у меня знакомых англичан. Но повторю ещё раз: всё должно быть естественно. Нужна простота.
Надо бороться со страстями: пустословием, злобой, стараться любить ближних, больше проявлять внимания друг к другу, пребывать в молитве. У нас есть заповедь, ко всем относящаяся: непрестанно молитесь. Думаю, у человека, который преуспеет в борьбе с пустословием, не будет повода для бессмысленного смеха. А весёлость сама по себе не является страстью.
И не нужна искусственная весёлость. Недавно я прочитал у одного уважаемого мною автора: «Зайдёшь в православный храм и видишь хмурые лица, не умеют люди радоваться». Не думаю, что надо специально на себя какую-то внешнюю радость напускать. Зашёл человек в храм — и надо стараться естественно пребывать в молитве. Если Бог дал радость, она может сама собой внешне как-то проявиться. Выдавливать её из себя — очень неполезно.
— А подавлять смех?
— Надо, если он неуместен. Одно дело, когда преподобный Амвросий шутил с прихожанами, и другое — когда прихожанин начинает шутить с батюшкой Амвросием. Ну, зря! Оказался у великого старца — и либо спроси его о чем-то, либо молча постой, помолись рядом с ним.
Вредна всякая искусственность. Хотя в отдельных случаях и она нужна.
— Когда?
— Например, у учителя плохое настроение, а ему надо с детьми заниматься. Тут он обязан преодолеть своё плохое настроение. Но это уже вопросы не столько духовные, сколько душевно-житейские.
— Иногда бывают состояния сильного внутреннего подъёма, весёлости. И вдруг наступают серьезные испытания — болезнь, смерть близких.
— Духовная жизнь — это область свободы. Здесь непродуктивно искать закономерности. Такие вещи действительно бывают, они описаны. Да, Бог перед скорбями посылает какую-то радость. Или после скорбей. Какая-то зависимость, конечно, есть.
Но когда мы начинаем анализировать, то обычно упускаем главное. Это похоже на то, что человек отщёлкал какие-то кадры, а потом вынул плёнку из фотоаппарата, чтобы посмотреть, как получилось.
— Пленка засвечивается — и ничего никогда не увидишь.
— Мне кажется, если человек такое пережил, всё должно остаться в тайне. Ну, разве что можно поделиться с духовным отцом, чтобы узнать, не прелесть ли это. Если нет, принять со смирением и не рассуждать. Для чего-то Бог это послал, значит, оно полезно.
— Отец Константин, расскажите ваш любимый анекдот.
— Лев составил список зверей, которых решил съесть за ужином, и пошел их оповестить. Встречает волка: «Волк, ты у меня в списке. Придешь в 18 часов, я тебя съем. Смотри, не опаздывай!» И волк, поджав хвост, побежал прощаться с волчицей. Потом лев встретил лису: «Слышишь, рыжая? Ты у меня записана вторым блюдом на ужин. Придёшь, не забудешь?» — «Что ж делать? Приду, раз записана…» Лиса заскулила и поползла в свою нору — готовиться на ужин льву. Дальше в списке у льва стоял заяц. «Так, заяц, — сказал лев, — в 18 часов приходи, я тебя съем». «Не приду!» — сказал заяц. «Ладно, — сказал лев, — заяц не придёт, зайца вычёркиваем».
Этот анекдот очень содержательный. Он имеет не столько политическое, сколько духовное значение. Когда мы какому-то злу твёрдо скажем «нет», оно часто отступает.
СЛОВО — НЕ ВОРОБЕЙ
«Слышу о тебе, начальственная мать, что ты не перестаёшь унывать…» — так начал письмо к одной настоятельнице монастыря преподобный Амвросий Оптинский. И, скорее всего, «начальственная мать» улыбнулась. А улыбка прогоняет уныние. Человек оживляется — и начинает видеть мир не однотонно-серым, а с разными оттенками.
«На земле всё делается и совершается при посредстве какого-либо орудия, — писал в другой раз святой старец. — Есть смешная, но верная пословица: без струмента и вошь не убьёшь. Потребен ноготь. Вот я серьёзное и заключил смешным, чтобы тебя, серьёзную, сколько-нибудь развеселить. Потому что, как я тебе уже писал, всех веселящихся по-христиански жилище в горнем Сионе» (Пс. 86: 7).
Вот и вопрос: что значит — «веселящихся по-христиански»? Сам преподобный был примером этого. Болезни его всё усиливались, страдания и немощь — возрастали. А он находил для других ласковое, заботливое, радующее слово. И христиане — веселились.
Старец предупреждал настоятельницу: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Нередко от неосторожных слов бывает более бед, нежели от самых дел. Человек словесным потому и называется, чтобы произносить слова разумно обдуманные».
Послал в монастырь картину, вышитую шёлком. На ней странник, птицы. Обычно батюшка сам толковал изображения, вспоминал притчи, пословицы. А тут предложил настоятельнице объяснить сёстрам смысл «полотна»: «Но скажу тебе: придумывай толкования такие, которые располагают к утешению, а не такие, которые наводят уныние, от которого, по псаломскому слову, находит дремота душевная. Не без причины апостол заповедует ко всем: долготерпите, всегда радуйтесь, непрестанно молитеся, о всём благодарите: сия бо есть воля Божия».
А какое замечательное наставление для чтения! Нам тоже надо этим вооружиться: «Постараюсь выслать для тебя и для сестёр несколько малых книжиц — выписки из Ефрема Сирина. В последней главе он описывает, как видел рай. С этой главы и нужно начинать чтение этой книги. Тогда и прочие главы будут более удобоприемлемы».
Даже очень серьёзные духовные советы старец облекал в лёгкую форму, с рифмами, которые вызывают улыбку: «Евангельское учение утверждается четырьмя евангелистами, а жизнь христианская четырьмя главными добродетелями — мужеством, мудростью, целомудрием и правдою. Не умолчу и о неполезной и душевредной четверице, яже есть: уныние, малодушие, нетерпение и уклонение, которые лишают нас полной власти, могут лишить и благой части, если будем им поддаваться хотя бы и под благовидным предлогом».
Трудно нам переменить сознание, жить по-христиански. Всё время сбиваемся на старые привычки. Святой это знал и терпел: «…всегда толкую до усталости с приходящими чадами и чадцами. Но как-то плохо вяжется у нас слово Божие; толкуем, а плохо понимаем, подобно слепому, которому толковали о белом цвете.
Слыша о нём, слепой спрашивал:
— Какой это белый цвет, на что он похож?
Слепому отвечали:
— Белый цвет — как белый заяц.
Слепой спрашивал:
— Что ж — он такой же пушистый?
— Нет, — отвечали, — белый цвет, как белая мука!
А слепой говорит:
— Что ж — он такой же мягкий и рассыпчатый?
— Нет! — говорят слепому. — Белый цвет, как снег белый?
— Что ж — он такой же холодный?
— Нет, — возражали слепому, — белый цвет, как чистый белый творог.
— Что ж — он такой же сырой?
Толковали, толковали со слепым, а до настоящего толка не дотолковались. Так часто бывает и с нами. Толкуем, толкуем, а до настоящего смысла не доберёшься; или плохо понимаем, или нетвёрдо принимаем, или судим о вещах духовных по земному житейскому, а не по евангельскому учению. Царствие Небесное желаем наследовать и с Христом быти, а потрудитися и пострадати о Христе не произволяем. От нихже первый есмь аз».
А уклониться от многочисленных разговоров с посетителями ему было нельзя: «угрожает… опасность неключимого раба, скрывшего талант слова в земле нерадения».
С ТАЙНОЙ ЛЮБОВЬЮ
На интервью с писателем Владимиром Николаевичем Крупиным я шла как на встречу с хорошо знакомым человеком. Вместе с ним мы, кажется, объехали весь свет, ведь в книгах он подробно, с юмором и мудростью описал свои путешествия, встречи, переживания. Его повести «Живая вода», «Прости, прощай», «Люби меня, как я тебя», его рассказы сводили меня с людьми, которые, ищут смысл жизни. Настоящий, невыдуманный.
И все-таки вопросы и вопросики к писателю оставались. Первый из них — о самой памятной Пасхе.
— Она несколько лет назад была в моем родном посёлке Кильмезь. Я родом из-под Вятки. Мы тогда только-только получили там храм.
— Вы говорите о Троицкой церкви, которую помогали восстанавливать?
— Да-да. В Великую Субботу с 8 часов утра проходило освящение храма. А вечером батюшка благословил меня и отца диакона по очереди читать Деяния апостолов. Я начал читать, а диакон меня никак не сменяет. Как оказалось, он делал освещение. Храм же должен в полночь озариться сиянием.
— Потому что Христос воскрес!
— Но я-то этого не знал! Читаю, читаю — уже и ноги немеют, и язык. Церковь наполняется людьми. Пришёл батюшка, стала приближаться Пасхальная заутреня, и я подумал, что службу не выдержу. И вы знаете, наступила вдруг такая легкость редчайшая, радость огромная.
Пролетела Пасхальная служба, разговелись. Батюшка говорит: «Давай не будем ложиться спать!» А было уже часов 5 утра. И мы поехали в две дальние деревни. Двое суток прошло на ногах — и ничего, кроме радости, я не помню.
— Удивительно!
— А в Святой Земле какие Пасхи были! В Великую Субботу я присутствовал на схождении благодатного огня в храме Воскресения Христова…
Пасха потом весь год вспоминается. В будни враг нашего спасения старается нашу радость заштриховать. Вот почему православным обязательно нужно возгревать чувства.
— Не только в вере, но и в семье?
— Конечно!
— Вы со своей женой встретились, когда учились в институте?
— Да. Её зовут Надежда Леонидовна, она главный редактор журнала «Литература в школе». Наденька молодчина и, кстати сказать, очень красивая женщина. Когда мне об этом говорят, я отвечаю французской пословицей: «Жена не имеет внешности».
— Почему?!
— Да вроде как — своя собственность. Никуда не денется, правда? Что она в халате, что в бархате — жена! Это, конечно, неверно. В жену надо влюбляться несколько раз в жизни (так же, как и жене — в мужа). Мне отвратительны варианты разных «поисков счастья», трусость «гражданских браков», взгляд на отношения людей как на «партнерство». Было бы мило, если бы юноши и девушки не обращали на это внимания, а знали, что с единственным человеком мы больше раскрываемся — во всех смыслах. И в земной любви, и в душевной. Напор юношеской влюблённости обязательно проходит. Быт, жилищные условия, грипп у ребёнка выбивают любой романтизм.
Знаете, раньше в церкви при венчании над женихом и невестой держали не золотые венцы, а терновые.
— Нет, не слышала. Когда это было?
— До XIX века. Ключевые слова Таинства венчания — «носите тяготы друг друга». И напрасно считают, что главное: «Да убоится жена мужа своего! Ой, какое закабаление бедной жены!..»
— Радость брака компенсирует все трудности?
— Конечно! Но «носите тяготы друг друга» — тоже радость: когда человеку плохо — и ты ему помогаешь.
Я физически ощущаю, как жена, еле живая, приползает с работы. Она рассказывает, какая там у неё обида была, а у меня начинают болеть виски — от сочувствия. Перешагивая порог дома, Наденька понимает, что здесь обретёт утешение. И я тоже.
И вот сидим мы с ней тут на кухне. Уже нам давным-давно ничего не надо, живём как брат с сестрой. Но она мне от этого ещё дороже становится. Пьём чай, всё хорошо, всё прекрасно. И обязательно лукавый, враг любви, дёрнет за язык. Что-нибудь ляпну — и она обидится. Всё, искалечен вечер! Семейная жизнь — это непрерывный подвиг.
— Надежд Леонидовна — ваша первая любовь?
— Что вы! Я же поэт и всю жизнь влюблялся без передышки! Как без этого стихи писать? В школу пяти лет пошёл, а в 15 уже её закончил. Рост у меня был нормальный, на физкультуре в строю третьим стоял. Но девчонки же видели, что я ещё ничего не соображаю. И все мои влюблённости были трагическими. Я предложил однокласснице: «Давай с тобой ходить» (по-вятски это означает «дружить»). Она ответила: «С тобой?!» И захохотала.
— А вы что же?
— Пошёл топиться (смеётся) В армии у меня была огромная любовь — библиотекарша, жена офицера. Именно она направила меня по верному пути — в институт, где я встретил свою судьбу, свою Наденьку.
Я-то хотел в литературный, а библиотекарша увезла мои документы в Московский областной пединститут. Она умно поступила. Учили нас очень хорошо. Пединститут был пристанищем гонимых за свободу мысли преподавателей из МГУ, Дипломатической академии… Ниже падать было некуда!
— Разве что в сторожа.
— Наденька пришла на второй курс с вечернего отделения. А у меня тогда с одной девушкой уже дело шло к свадьбе. Весь московский набор невесты был при ней: огромная квартира на Арбате, машина, дача. Но Эля сама отвратила меня от женитьбы. Мы ехали за город в детский дом, и она говорит: «Я не поеду, и ты не поедешь!» А там были дети-инвалиды, мы им стихи читали. Вернулся, звоню ей: «Элечка, я лечу!» — «Неужели ты не понял, что никогда не должен приезжать?!»
А я в институте был «большим начальником». Подхожу к Наде и говорю: «Ты теперь должна обо мне заботиться. Видишь, сколько у меня билетов?»
— Каких билетов?
— Мы ходили в музеи, театры (в Большом за 40 копеек на галёрке «Царскую невесту» слушали!). А Надя — мне: «Я заменять никого не собираюсь!». — «Но я ж не могу один в театры ходить!» — «А ты хлопай в два раза громче и думай, что не один!»
И стал я за Надей ухаживать. А из нашего института направляли вожатых в пионерский лагерь возле Евпатории. И там я Надю окончательно полюбил, потому что ей было совсем не до меня. Предлагаю ей: «Давай после отбоя выйдем на берег!» Мне хотелось фанфаронить, стихи ей читать, пообниматься. Нет! Если и придёт, то сядет рядом и спит. Вот и все наши любовные свидания.
Как-то поехали мы с Надей в Евпаторию, и вдруг она мне говорит: «Сегодня же должна быть ваша свадьба с Элей!» Она помнила об этом, а я прочно забыл. Рядом был какой-то примитивный магазинчик, я забежал туда и купил два детских дешёвеньких кольца. Надел на палец ей и себе. И мы вернулись в лагерь с кольцами. Это было замечено мгновенно!
— Еще бы!
— А через год мы уже всерьёз поженились. И вместо большой арбатской квартиры я попал в коммуналку в Люблино. Комната 9 метров, керогаз. Метро не было, на электричке ездили.
— Не прогадали?
— Да если б я женился из-за прописки, то мы бы, конечно, 45 лет вместе не прожили. Что бы ни говорили, но человек, который рядом с тобой, — это самое главное. Аплодисменты, овации, благодарные письма читателей перед этим меркнут. Ведь у меня уже и поясница болит. Кто меня пожалеет? Поклонница? Нет, она только ждёт, как бы меня захороводить: «Ах, какой вы необласканный! Неужели ваша жена не понимает, что эта рубашка совсем не идёт к этому пиджаку?!» А о чём я там только что говорил в своём выступлении — уже не очень важно.
Вся так называемая женская половина человечества никогда не заменит единственную женщину. Сколько раз мы ссорились, были на грани разрыва!
Как-то я умудрился одной дурочке подписать книгу: «С тайной любовью». Для меня это ничем не было, а они с подругой невесть что вообразили!
Прислали жене письмо. В нём моя дарственная надпись и слова: «Я вас очень прошу, отдайте мне Владимира Николаевича!» Представляете, какая бомба взорвалась в нашей семье?
— Бедная Надежда Леонидовна!
— А мне-то что ей говорить? Как только мужчина начинает оправдываться, он теряет всё!
Ещё одну бомбу в нашу семью подбросили в 87-м году. Я поехал в Вятку (тогда ещё Киров) к родителям. Прихожу домой. Отец с мамой, бледные, меня встречают и дрожащими руками протягивают телеграмму. А там написано: «Между нами всё кончено. Твои бывшие жена и дети».
— Ничего себе!
— Знаете, какая у меня была тактика? Утром я брал одну пятнадцатикопеечную монетку (достать их было трудно, я не врал в этом отношении), шёл на телеграф, звонил по междугородному телефону и говорил: «Надя, ты не права! Надя, я тебя люблю!» И связь обрывалась. Вечером брал ещё одну монетку и снова шёл на телеграф: «Наденька, да у меня же нет никого, кроме тебя!» И опять связь обрывалась. На третий или четвертый день она не выдержала: «Ты когда приедешь?!»
— Ох, уж эти мужские победы!
— Я это рассказываю вот к чему. Когда есть любовь (а я, конечно, всегда знал, что любим), то, как бы люди друг друга ни огорчали, это внутреннее ощущение их выпрямляет. В раздорах, скандалах всегда виноват мужчина. Всегда! Но в отличие от женщины он всё-таки способен уступить территорию.
— И важно, чтобы делал это… Как из Люблино вы попали в самый центр Москвы — в Камергерский переулок?
— С одной стороны, я не делал карьеры. Писательская карьера одна — пиши хорошо. Но в советское время было важно занимать какие-то должности. Когда меня куда-нибудь избирали, я не сопротивлялся. Но и не считал это заслугой.
Наконец меня избрали в секретариат Союза писателей СССР (а это были небожители!). Друзья сказали: «Ну, с тобой всё кончено!» И вдруг недели через две меня обругали в какой-то статье. Друзья говорят: «Нет, с тобой всё в порядке». Небожителей — не ругали.
Потом я стал ещё и редактором толстого журнала «Москва». Эти два факта для получения квартиры были весомы. За меня многие заступались, потому что мы жили в очень тяжёлых условиях: уже дочка вышла замуж, сын появился. Тёща похоронила тестя и тоже, вся больная, к нам пришла. Тут над нами смилосердовались…
Эта квартира вообще-то далеко не из лучших. Но мы, честно говоря, были рады всему. Получили её в марте 90-го года, а после этого — всё обрушилось. Милостив ко мне Господь.
На прощанье Владимир Николаевич дарит мне свой новый сборник с душевным названием «От застолья до похмелья». Подписывает на память.
— Вы забыли написать: «С тайной любовью», — говорю ему.
Он пишет эти слова. Хохочет и добавляет:
— Только не взрывайте нашу семейную жизнь!