(Окончание. Начало в №№ 10—11)
СВОБОДА
В 1861 году действительный статский советник граф Алексей Константинович Толстой написал императору Александру II: «Государь, служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть самые разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого Провидением, — моё литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен».
И Толстой получил отставку. Ему 44 года. Теперь он мог без препятствий заниматься творчеством. Уже через год Алексей Константинович опубликовал исторический роман «Князь Серебряный». Много лет он работал над ним — и никак не мог завершить. Это была очень важная для него веха.
В 1863-м исчезли препятствия для брака с Софьей Андреевной. Они повенчались. Толстой писал поэтессе Каролине Павловой: «Закончу сообщением о том, что больше не держу в тайне мою женитьбу на Софье Андреевне, женитьбу, о которой, как я подозревал, вы подозревали».
Жизнь налаживалась в том русле, которого так хотел Алексей Константинович. Но на земле, в юдоли скорбей, ничего не бывает легко. Начались иные препятствия — болезни.
Много времени Толстой проводил за границей, лечился на водах. Писательства — не оставлял. Работал над драматической трилогией: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Фёдор Иоаннович», «Царь Борис».
Софье Андреевне писал длинные письма: «Я читал Гончарову «Смерть Иоанна». Он восхитился…» Гончаров поставил эту пьесу Толстого на одну ступеньку с «Борисом Годуновым» Пушкина.
«Про «Серебряного» он говорит, что это — подвиг и что меня только тогда оценят, когда я умру…»
Какой мудрый человек Гончаров!
ТРЕВОГА
У Софьи Андреевны, похоже, было тяжёлое уныние. Алексей Константинович старался её развеселить: «Нет ничего смешнее, чем воробьиные ноги. Обыкновенно обращают внимание на их туловище, которое тоже очень смешно, но если смотреть на одни ноги, то видно, как они кивают маленькими жёлтенькими пятками так скоро-скоро, — и точно будто делают очень нужное и спешное дело. Мне сказали, что можно издали узнать, когда я сижу у «Элефанта» (в кофейне — прим.), по воробьям, которые прыгают кругом по земле… И бестии! очень они неблагодарные. Раза два случалось, что иной наестся, взлетит на дерево, прицелится оттуда, и либо на рукав, либо около самой чашки…»
Толстой надеялся, что Софье Андреевне станет лучше, они поедут в Италию: «И у меня будет так легко на сердце, когда я увижу, что ты спокойна! И всех я тогда буду больше любить».
Он переводит стихи известных поэтов: Гёте, Гейне. Радуется, что у него это хорошо получается: «Перед кем мне хвастаться, как не перед тобой. Мне кажется, что я у тебя в сердце как дома, несмотря ни на что».
Это «несмотря ни на что» открывает: в душе Толстого — тревога. А тревога усиливает болезни. Нам ничего не надо бояться.
САМ СЕБЕ НАПРАВЛЕНИЕ
Было преимущество в том, что Толстой полностью занялся литературой не в 20, а в 44 года. Он сложившийся человек, много повидавший, испытавший, преодолевший. Не опускается до литературных дрязг, обычной земной грязи, по которой приходится пройти всем — независимо от наших желаний. Толстого не увлекают политические идеи, не притягивают кружки и направления. Он сам себе направление. В земной жизни поэт чувствует вечность:
Земля цвела. В лугу, весной одетом,
Ручей меж трав катился, молчалив;
Был тихий час меж сумраком и светом,
Был лёгкий сон лесов, полей и нив;
Не оглашал их соловей приветом;
Природу всю широко осенив,
Царил покой; но под безмолвной тенью
Могучих сил мне чудилось движенье.
Не шелестя над головой моей,
В прозрачный мрак деревья улетали;
Сквозной узор их молодых ветвей,
Как лёгкий дым, терялся в горней дали;
Лесной чабёр и полевой шалфей,
Блестя росой, в траве благоухали,
И думал я, в померкший глядя свод:
Куда меня так манит и влечёт?
Толстому интересна древняя и современная Русь, русские люди:
Одарив весьма обильно
Нашу землю, Царь Небесный
Быть богатою и сильной
Повелел ей повсеместно.
Но чтоб падали селенья,
Чтобы нивы пустовали —
Нам на то благословенье
Царь Небесный дал едва ли!
Мы беспечны, мы ленивы,
Всё у нас из рук валится,
И к тому ж мы терпеливы —
Этим нечего хвалиться!
Зимой 1868 года Алексей Константинович пережил триумф. Так он это определил. В Германии, в Веймаре, прошла премьера «Смерти Иоанна Грозного». Зал был переполнен. После спектакля Толстого несколько раз вызывали на сцену. Так ярко получил поддержку талант поэта и драматурга.
В России его пьесы тоже шли. Но, как предрекал Гончаров, многие работы Алексея Константиновича стали известны после его смерти.
В ИМЕНИИ
Толстые жили в разных имениях, но в основном — в Красном Роге под Брянском. Для Алексея Константиновича это было любимое место на земле:
«Наш край — не Рим, но очень красив.
Представьте себе леса, перерезанные полями на бесконечном пространстве. Мы целыми днями можем ездить верхом, не выезжая из лесов. И весь этот край переполнен соловьями, кукушками и маленькими лягушками, которые поют почти что как птицы».
«Нет ли у тебя Фета? — писал Алексей Константинович знакомому. — Если есть, пришли его нам, т. е. не его стихотворения, но самого майора Фета, мы его знаем и очень любим».
Он умел шутливо зазывать к себе гостей: «У нас есть мебели из карельской берёзы, семеро детей мал мала меньше, красивая гувернантка, гувернёр малого размера, беззаботный отец семейства… конторщики с усами разных цветов… снегири, подорожники, сороки, волки… весьма красивые крестьянки, более или менее плутоватые приказчики, рябые и с чистыми лицами… баня, павлины, индейки…» Среди прочих достопримечательностей был тарантас, «называемый беда на колёсах». Вот бы посмотреть на него!
Толстой признавался: «Что скажу вам о моём житье-бытье? Агроном я плохой, администратор тоже, деревней я наслаждаюсь с точки зрения Фета…»
ВЗГЛЯД ИЗДАЛЕКА
10 июля 1870 года Толстой писал из Дрездена жене: «Вот я здесь опять, и мне тяжело на сердце, когда вижу опять эти улицы, эту гостиницу и эту комнату без тебя. Я только что приехал в 3 с половиной часа утра и не могу лечь, не сказав тебе то, что говорю тебе уже 20 лет, — что я не могу жить без тебя, что ты моё единственное сокровище на земле, и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет тому назад. Кровь застывает в сердце при одной мысли, что я могу тебя потерять, — и я себе говорю: как ужасно глупо расставаться! Думая о тебе, я в твоём образе не вижу ни одной тени, всё — лишь свет и счастие…»
Алексей Константинович продолжает работать: «Я начал писать новгородскую драму и написал всю первую сцену… А драма даст мне много здоровья. Новгород — лишь рамка. Вся драма — человеческая. …А ты узнай мне всё про Новгород. Мне нужно и обычаи, и имена и улиц, и должностей, и пр. и пр.»
Позже просит Софью Андреевну: «Найди мне домашнее занятие для патрицианских женщин в Новгороде». «…я не подразумеваю только одних боярынь. Мне надо семейство посадника, т. е. жену и дочь его; дочь — главное».
Драму «Посадник» он не успел закончить. Здоровье его всё больше расстраивалось. Поездки за границу на лечение повторялись ежегодно. В 1872 году Толстой писал жене из Рима: «Мой добрый ангел-хранитель! Я благополучно доехал; было очень холодно ночью, но я был хорошо закутан и совсем не страдал от холода.
Я совсем здоров и дышу хорошо.
Прямо через коридор, без лестниц, я выхожу в сад… но моё сердце надрывается, что я всё это вижу без тебя». «Во мне то же чувство, как двадцать лет тому назад, когда мы расставались — совершенно то же».
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
12 октября 1873 года Толстой писал Фету: «Добрый, хороший, милый, любезный Афанасий Афанасьевич! Прежде всего позвольте мне Вас обнять и поблагодарить за добрую память и за стихотворение…» «А теперь я должен Вам сказать, отчего я до сих пор Вам не отвечал. С мая месяца у меня почти не перестаёт болеть голова, но последние два месяца, особенно конец сентября и начало октября, были для меня настоящею пыткой, так что ни на час, ни на четверть часа я не был свободен от самых яростных невралгических болей в голове. Я… не мог написать ни одной строчки. Теперь, по крайней мере, я на несколько часов бываю свободен и пользуюсь именно таким промежутком, чтобы извиниться перед Вами. На днях жена и я, мы едем за границу на зиму, пока в Швейцарию…»
Четыре месяца спустя Толстой отмечал: «Голова моя продолжает более чем болеть: она болит всякий день, но раза два, три в неделю она трещит, ноет, горит и разрывается вместе с шеей и спиною. Два доктора, из которых один знаменитость,.. нашли, что у меня в голове подагра. Оно, может быть, почётней простой невралгии, но я не честолюбив и променял бы её на самый скромный насморк или понос».
Юмор, жизнелюбие ему не изменяли.
Летом 1875 года Алексей Константинович лечился в Карлсбаде. С Тургеневым они устроили благотворительный литературный вечер.
«Я был хорошо принят, не хуже Тургенева, — писал Толстой жене, — …и меня вызывали четыре раза».
Писателям поднесли лавровые венки: «Я везу свой венок с собой».
Толстой возвращался в Россию.
Ему посоветовали снимать головные боли морфием. 28 сентября 1875 года он сделал себе укол — и не проснулся.
— Всему настал покой, прими ж его и ты,
Певец, державший стяг во имя красоты;
Проверь, усердно ли её святое семя
Ты в борозды бросал, оставленные всеми,
По совести ль тобой задача свершена
И жатва дней твоих обильна иль скудна?
«Да хранит Вас Господь, не предавайтесь лени и работайте…» — так завершил Алексей Константинович одно из последних писем. Это благословение всем нам.
Через пять лет после смерти поэта Пётр Ильич Чайковский взял несколько строк из «Иоанна Дамаскина», написал музыку — и получилась дивная, благодарная песнь Творцу:
Благословляю вас, леса,
Долины, горы, нивы, воды.
Благословляю я свободу
И голубые небеса…
Благословение Алексея Константиновича Толстого звучит над русской землёй.
Наталия ГОЛДОВСКАЯ