Новая книга Наталии Голдовской с таким названием скоро выйдет в издательстве «Синопсисъ». Приобрести её можно будет в интернет-магазине «Синопсисъ», где есть услуга «книга почтой», в других православных и светских интернет-магазинах.
Сегодня мы печатаем небольшой отрывок из книги. Её героиня поверила в Бога, вошла в храм. И узнала много интереснейших людей.
ПРОЙТИ СКВОЗЬ ПЛОСКОСТЬ
Я начала знакомиться со священниками. Какими же разными они оказались! В Успенском храме города Красногорска служит священник Сергий Резников. Он художник. Его работы выставлены в галереях Москвы, приобретены коллекционерами США, Франции, Германии, Польши, Испании.
Творчество даёт нам Бог.
— И мы призваны к со-творчеству с Ним, — говорит отец Сергий. — Человек имеет многие Божественные свойства. Например, свободу.
— А без неё творчество — невозможно.
— Животные даром свободы не обладают. Вообще человек подобен дереву, которое корнями укрепляется в земле, а стволом тянется к небу. Если не будет корней, ствол может упасть.
Всё, что есть в тварном мире, служит к его познанию, а дальше — к познанию Бога. Красота земли — это отражение рая, которого мы не видим, но некоторые из нас его чувствуют. Хотя бы немножко. Преподобный Иоанн Дамаскин или Михаил Васильевич Ломоносов через природу ощущали, что стоит за ней.
— А как происходило с вами? До священства вы были художником-графиком — с собственным стилем.
— Да, но учился я в Московском архитектурном институте (МАрхИ). Туда меня потянуло, может быть, потому что в школе увлекался геометрией. Литературой — тоже увлекался, но мне нравилось читать книги, а не разбирать произведения. Этим разбором я надолго испортил себе «Евгения Онегина» — и только недавно прочёл его впервые.
— Лучше поздно, чем никогда…
— А вот аналитический подход к вещам у меня остался. Вероятно, всё-таки вышел боком литературный анализ (улыбается).
— Не исключено. Польза от него всё-таки была.
— В институт я поступал два года — и оба раза неудачно. Но мне так хотелось поступить, что я сбежал из военкомата.
— Ничего себе!
— И потом меня спасала от военкомата соседка-негритянка — очень симпатичная женщина. Её звали Ольга Ивановна. Она была врачом.
В архитектурный институт я стал ходить вольным слушателем в надежде, что меня туда возьмут, если кого-нибудь отчислят. Так и случилось.
Это были замечательные годы. Потом они сказались и в моём рисовании. На архитектурных проектах мы строили тени. Отмывали их — слой за слоем, постепенно, с переходами. Мне это нравилось.
— Про тени — запомним.
— После института я лет пять проработал архитектором. Года два-три из них занимался теорией театральной архитектуры.
— В те времена вы рисовали?
— Да, ходил в студию живописи при Союзе архитекторов. Занятия вёл известный художник Борис Георгиевич Биргер. И в какой-то момент мне захотелось не просто написать натюрморт, а построить на нём тени.
— Как на архитектурном проекте?
— Да, и даже начертить их. Это открыло для меня целый мир. Мы видим вокруг множество полутонов. А я «разгонял» полутона до крайних состояний — бело-чёрных. Получался неожиданный ритмический светотеневой узор. В природе он скрыт, а я, как мне казалось, его проявлял. Мне не хотелось заниматься самовыражением, а хотелось открывать. И к этому меня подвёл анализ.
— Когда это случилось?
— В 1967 году. Полгода я чувствовал: назревает что-то важное для меня. Я уже работал художником на телевидении, когда мне открылся этот светотеневой мир. На телевидении зарабатывал деньги на жизнь, занимался живописью, а рисовал — своё.
Коллектив в отделе художников был хороший, дружный, много верующих ребят. Всё время проходили какие-то выставки, мы обменивались художественными впечатлениями. У меня появились друзья.
— Как это не похоже на сегодняшнее телевидение!
— Да, когда я теперь заглядываю в телевизор, то воспринимаю это как что-то рвотное. А тогда телевидение было живое. Я делал учебные, детские, молодежные программы. Оформлял «Взгляд», КВН. С передачами «От всей души» проехал полстраны — Дальний Восток, Новосибирск, Челябинск…
С 1980 года мы с супругой стали ходить в храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Прилепились к отцу Георгию Брееву. Я пел на клиросе, читал. Утром, сколько мог, оставался в храме, потом уезжал в Останкино.
Но началась перестройка — и телевидение стало меняться. Я оттуда ушёл.
— Что делали?
— Некоторое время был вольным художником.
— Не страдали от того, что оказались вне коллектива — творческого, живого?
— Нет, потому что в храме было много интересных людей — и художников, и поэтов. С огромным интересом мы общались после богослужения. Много гуляли, обсуждали «Добротолюбие».
— В переводе святителя Феофана Затворника?
— Да. Вообще было много хороших встреч. Как-то я заболел — и ко мне пришёл медбрат из поликлиники Союза художников. Вошёл в комнату и говорит: «Что-то мне лицо ваше знакомо! Вы вчера в метро такую маленькую голубую книжечку не читали?»
А мне казалось, что другим это не заметно! Отвечаю: «Читал». А медбрат тоже читал эти христианские книжечки — и мы подружились. Он потом стал священником, служит в Подмосковье.
— Как Господь соединяет людей!
— Отец Георгий благословил меня помогать его духовному чаду — священнику Константину Островскому. Я начал ездить в Красногорск.
— А потом стали там священником?
— Да, и это был серьёзный рубеж для меня, привыкшему к вольной, свободной жизни. Пришлось переступить какое-то внутреннее препятствие, страх. Я же знал, что расстанусь со многим привычным для меня в этой жизни.
— Таким хорошим?
— И таким сладким! (Улыбается) Многие священники начинают служить и резко завершают прошлую жизнь. А в моём случае получилось наоборот: оказывается, рисование-то меня и вело к священству. Мои светотеневые поиски, познание тварного мира совпали с духовной основой, с тем, что я читал у святых отцов.
— Объясните, пожалуйста!
— Понимаешь, светотеневая игра, ритмический узор были не придуманы, а реально существовали и открывались мне. Постепенно в рисунках стали появляться белые пятна. В одной картинке точка схода перспективы была таким белым светящимся пятном. И я чувствовал: за ним что-то скрыто.
— Иной мир?
— Другая реальность. Начало пространства, которое я назвал мистическим. Академик Раушенбах писал, что оно так же близко к нам, как рисунок на обратной стороне листа. Если за листом находится источник света, рисунок проявляется.
А Источник света — Бог. Так на иконах открываются мандорлы: в верхнем углу — кусочек другой реальности.
— А в ней — благословляющая рука Христа.
— И я почувствовал: невозможно бесконечно заниматься этой светотеневой игрой. Надо пройти сквозь плоскость.
— Как в дверь?
— Именно. Но рисовать другую реальность я не мог по двум причинам.
— Во-первых, её не видно.
— Во-вторых, в неё не стоит лезть с «грязными сапогами». Она неизобразима. Перед тайной надо остановиться. Когда люди занимались рисованием каких-то духовных вещей, они часто попадали в оккультизм. Я не имею в виду иконы. Икона — это сама высшая реальность.
И тут произошло ещё одно удивительное совпадение: в алтаре за престолом я нашёл то, что искал за картиной. Мистическая реальность — в Церкви. Таким образом, рисование привело меня к престолу Божию.
— Вот он — путь творчества.
— Дальше можно было бы вообще не рисовать. Но интерес к миру у меня так велик, что я продолжаю этим заниматься — в свободное время, отдыхая. Для меня рисование — как хорошее приключение: мне интересно решать пространственные задачки.
Позже я нашёл у святых отцов подтверждение того, что Богу угодно творчество, искусство, если оно идёт в верном направлении. Святитель Климент Александрийский идеал искусства видел в геометрии и архитектуре.
— Какое совпадение с вашим случаем!
— Он считал, что геометрия — это сфера между наукой и искусством, и она прививает человеку вкус к созерцанию.
Мы с супругой в молодости много ездили по монастырям. У меня есть знакомые монахи, даже отшельники — и мне монашеский путь внутренне близок. Я понимаю: для них всё это земное творчество уже как бы за плечами. Но пути к Богу — разные. Известно, что многие монастыри в средние века были центрами культуры и искусства.
— И в XIX веке преподобный Амвросий Оптинский интересовался искусством.
— А преподобный Нектарий Оптинский — уже в XX веке. У святителя Феофана Затворника в затворе была скрипка. Причем, он начинал играть по самоучителю. И митрополит Питирим (Нечаев) до конца жизни играл на виолончели.
Тут нет противоречия: существует путь к Богу через познание мира и прямой духовный путь. Главное — не подходить к вере угрюмо.
— Какое важное замечание!
— А то можно навести на себя такую тоску, что мало не покажется. Как-то в православном книжном магазине мне встретился молодой человек, который ходил и довольно громко говорил: «Искусство губит человека! Это сплошное тщеславие!»
Я к нему подошёл и проговорил тихонько: «А вы знаете, что Феофан Затворник не был против хождения в театр? Одной девушке он написал примерно так: я вам шёпотом скажу — можно ходить, не всем, а вам можно».
Молодой человек очень удивился и тоже тихонько спросил: «А где это прочитать?»
— Замечательно!
— И ещё мне нравится такая история. Пришёл послушник к старцу и просит: «Батюшка, благословите принять ангельский образ!»
— То есть стать монахом?
— А старец отвечает: «Только ты по дороге человеческий образ не потеряй!»
Известно, что священник Вивальди был композитором. Его звали «рыжий поп». Отец Геннадий Огрызков считался хорошим акварелистом. Прекрасно рисовал протоиерей Валентин Юшкевич.
— И сейчас среди священников есть музыканты, художники, писатели.
— Красота приводит к Богу, если человек не замыкается на тварном мире. А многие — замыкаются, не хотят смотреть дальше. У них как бы крышка над головой.
— Крышка? Точное сравнение. Накрылись ею — и не смотрят вверх. А любовь к книгам у вас сохранилась?
— Да, и с годами я понял: книга может быть открытым каналом связи с Богом. Как священник или икона. И в рисовании мне больше помогает чтение святоотеческих книг, чем искусствоведческих.