«В сей день я только получил ваше письмо с деньгами; — сообщал матери Николай Васильевич Гоголь, — около двадцати дней шло оно, да более недели пролежало уже здесь на почте по той причине, что я переменил прежнюю свою квартиру. Вы не ошиблись, почтеннейшая маменька, я точно сильно нуждался в это время, но, впрочем, всё это пустое; что за беда посидеть какую-нибудь неделю без обеда, того ли ещё будет на жизненном пути, всего понаберёшься, знаю только, что если бы втрое, вчетверо, всотеро раз было более нужд, и тогда они бы не поколебали меня и не остановили меня на моей дороге».
Над письмом стоит дата: 30 апреля 1829 года. Николаю Васильевичу только-только исполнилось 20 лет. Он ещё не знаком с Пушкиным и Жуковским, но уже верит: литературный путь им выбран верно.
Правда, обстоятельства — жмут. И ему всё-таки хочется пожаловаться родному человеку: «Вы не поверите, как много в Петербурге издерживается денег. Несмотря на то, что я отказываюсь почти от всех удовольствий, что уже не франчу платьем, как было дома, имею только пару чистого платья для праздника и халат для будня; что я тоже обедаю и питаюсь не слишком роскошно и, несмотря на это всё, по расчёту менее 120 рублей никогда мне не обходится в месяц. Как в этаком случае не приняться за ум, за вымысел, как бы добиться этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире…»
СЛУЧАЙ С ХУДОЖНИКОМ
Через три года уже известный молодой писатель Гоголь начал новую повесть «Портрет». Герой её первой части тоже молод. Почти ровесник писателя. Это художник Чартков: «Старая шинель и нещегольское платье показывали в нём того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своём наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости».
Художнику интересно, какие картины ценят. И он останавливается возле лавки, где ими торгуют. Простой народ предпочитает что-то яркое, лубочное. Ему не нужны творческие открытия и поиски. Не нужно то, чем занимается Чартков. А это — великое искушение: зачем что-то делать, если только единицы поймут и оценят?
Но у Чарткова талант. Учитель требует от него самоотверженной работы: шаг за шагом изучать основы профессии, художественные приёмы. Вглядываться в мир, свет, краски. Талант дан сверху. Он требует умножения. За отношение к нему придётся отвечать перед Небом.
Денег у художника нет. А тут ещё на последний двугривенный (двадцать копеек — прим.) он купил портрет старика с лицом бронзового цвета. «Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание своё художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью».
Ночью то ли явно, то ли во сне Чартков увидел: старик вышел из портрета и пересчитывал золотые монеты. А утром хозяин квартиры с квартальным полицейским пришёл выселять Чарткова. Потому как тот за жильё задолжал. У квартального благожелательное отношение к художникам и художествам. Он посоветовал Чарткову расплатиться с хозяином квартиры картинами. Но хозяин отказался. Молодой человек снова услышал: его творения не нужны.
Под рукой квартального рассыпалась рамка портрета старика. Оттуда выпала трубочка с тысячей золотых. В одно мгновение подхватил её художник. У него не было ни гроша — и вдруг такое богатство! Началось ещё одно искушение — деньгами.
ПЕРЕД ВЫБОРОМ
Чартков смотрел на золотые монеты и думал: «Что с ними делать?» Перед художником открылись два пути.
Первый: «Теперь я обеспечен по крайней мете на три года, могу запереться в комнату, работать. На краски у меня теперь есть; на обед, на чай, на содержанье, на квартиру есть… И если поработаю три года на себя, не торопясь, не на продажу, я зашибу их всех и могу быть славным художником».
Путь второй: «но извнутри раздавался другой голос слышнее и звонче. И как взглянул он ещё раз на золото, не то заговорили в нём 22 года и горячая юность. Теперь в его власти было всё то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки. Ух, как в нём забилось ретивое, когда он только подумал о том! Одеться в модный фрак, разговеться после долгого поста, нанять себе славную квартиру, отправиться тот же час в театр, в кондитерскую… и прочее, и он, схвативши деньги, был уже на улице. Прежде всего, зашёл к портному, оделся с ног до головы и, как ребёнок, стал обсматривать себя беспрестанно; накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру на Невском проспекте…»
Короче, Чартков стал использовать талант для себя — для материального обеспечения жизни. Сделался модным живописцем. «Стал ездить на обеды, сопровождать дам в галереи и даже на гулянья, щегольски одеваться». В общем, превратился в ремесленника. Возможно, хорошего. Ценили же его картины. Но вот беда: душа чувствовала в себе силу таланта. Неразвитого, задавленного. Не вошедшего в область духа.
Но слава к нему пришла — ещё оно искушение. Гоголь уверен: «Слава не может дать наслажденья тому, кто украл её, а не заслужил… И потому все чувства и порывы его обратились к золоту». Художник разбогател, набил сундуки миллионами. «Уже начинал верить он, что всё на свете делается просто, вдохновенья свыше нет…»
Однажды Чартков увидел картину подлинного мастера и пришёл в ужас от своего выбора. Бросился домой, начал писать. Но основы для свободного, полётного творчества он не заложил. Этим надо было заниматься с молодости, годами, постепенно.
И Чартков возненавидел тех, кто остался верен таланту. Возненавидел их произведения. На аукционах скупал, а потом уничтожал картины высоких мастеров. Рассудок его помутился. Наступила тяжёлая смерть.
НЕ ОСТАНОВИТЬ
Действие второй части повести проходит на аукционе. Там продаётся портрет старика с живыми глазами. Молодой человек, художник, убеждает публику уступить картину ему. И рассказывает историю портрета — историю зла, погубившего много талантливых людей.
Написан портрет его отцом по заказу самого старика-ростовщика. Отец был самоучкой: «Высоким внутренним инстинктом почуял он присутствие мысли в каждом предмете… И внутреннее чувство, и собственное убеждение обратили кисть его к христианским предметам, высшей и последней ступени высокого».
Отец художника говорил: «Не в гостиную понесу я мои картины, их поставят в церковь. Кто поймёт меня, поблагодарит, не поймёт — всё-таки помолится Богу».
В конце жизни отец пришёл в монастырь. Сын навестил его и получил такое благословение: «Путь твой чист, не совратись с него. У тебя есть талант; талант есть драгоценнейший дар Бога — не погуби его». «Исполни, сын, одну мою просьбу… Может быть, тебе случится увидеть где-нибудь тот портрет… Ты его узнаешь вдруг по необыкновенным глазам и неестественному их выражению — во что бы то ни стало, истреби его…»
Тут рассказчик посмотрел в сторону портрета, висевшего на стене. Публика тоже повернулась к нему. Но портрета — не было. Его украли под шумок. Зло продолжает действовать в мире и искушать таланты.
ПОЧЕМУ ПОВЕСТЬ НЕ ПРИНЯЛИ
Некоторые современники Гоголя повесть не приняли. Особенно один критик. И в 32—33 года Николай Васильевич её переписал. Но все мысли о таланте, его небесном происхождении и искушениях оставил. Так что критик опять негодовал.
Почему? Можно предположить. Во-первых, Гоголь говорил о служении и молитве Богу через талант. Это раздражало неверующих людей. Во-вторых, повесть обличала тех, кто не захотел посвятить жизнь умножению таланта и предпочёл служить себе — используя талант. Так или иначе, эти люди оправдывали свой выбор. Но оправдания — нет. Есть только покаяние.
Таланты освещают нашу жизнь. Зло усиленно борется с ними. И всегда будет искушать их деньгами, сиюминутной известностью, якобы ненужностью для других: «Никому это не надо!»
Идут века. Бог по-прежнему щедро раздаёт людям таланты: слова, рисования, композиции, целительства, милосердия, любви… Каждому человеку, получившему талант, надо пройти через искушения. Те же самые. Ничего нового. И сделать выбор: стать преуспевающим середнячком — или светочем.
Искушения продолжаются всю жизнь. Молодой Гоголь чувствовал это: «что за беда посидеть какую-нибудь неделю без обеда, того ли ещё будет на жизненном пути, всего понаберёшься, знаю только, что если бы втрое, вчетверо, всотеро раз было более нужд, и тогда они бы не поколебали меня и не остановили меня на моей дороге».
Наталия ГОЛДОВСКАЯ