Заслуженному деятелю искусств России, художественному руководителю Русского государственного духовного театра «Глас» Никите Сергеевичу Астахову исполнилось 80 лет. Это были годы поиска, созидания — себя и театра. Годы творческих открытий. Юбилей Никита Сергеевич встретил новым спектаклем-размышлением «Русская дорога».
— Что главное вы поняли в жизни? — как-то спросила я его.
— Хорошо быть православным христианином — и для себя, и для окружающих. У меня первая половина жизни пронеслась в бестолковой суете. Я стремился зарабатывать деньги, рвался делать карьеру, стать большим, великим, мировым, народным.
А когда пришёл к вере, плюнул на все эти стремления. Поменялась система ценностей. Ушла суетливость — и то, что называется карьерой, стало появляться само собой. Без всяких усилий с моей стороны.
— Как это было?
— Театр «Глас» мы с Татьяной Георгиевной организовали простыми артистами. Правда, солистами Москонцерта.
— Татьяна Георгиевна Белевич — ваша супруга. Заслуженная артистка России, директор театра «Глас».
— Мы с нею воцерковились — и решили сделать спектакль к 1000-летию Крещения Руси. Правда, сыграли его позже — в 1989 году.
— Назывался он «Светлое воскресение». Многозначное название, в котором, вероятно, выразилось и то, что происходило с вами. Вы говорили о воскресении Христа — в стране, которая уже почти ничего не знала о Нём. Отрывки из Евангелия, тексты Гоголя звучали в этом спектакле. Люди слушали их, затаив дыхание.
А кто поставил спектакль?
— Владимир Сергеевич Коровин (Царство ему Небесное!). В Москонцерте он был парторгом. И обиделся на меня за то, что я вышел из партии.
— Но от работы не отказался?
— Взяться за такой материал было героическим поступком с его стороны. А потом мы с Татьяной Георгиевной ушли из Москонцерта. Шагнули в другую жизнь.
— И оба занялись режиссурой. В «Гласе» идут поставленные вами спектакли по Гоголю, Островскому, Чехову, Шукшину, современным авторам. Но ведь режиссёр — это другая профессия?
— Это талант.
— Безусловно, дар Божий. Режиссёры ведь появились относительно недавно?
— Да, но режиссура в театре была всегда. Среди артистов обязательно появлялся лидер, который видел шире и мыслил глубже остальных. Таким был великий русский актёр Михаил Семёнович Щепкин. Гоголь писал, что он мог сыграть любую роль — и показать другому.
— Какие качества нужны этому лидеру?
— Особое мышление. Станиславский говорил примерно так: самая высокая точка профессионализма — видеть роль сверху. А у меня так и было: обычно я вживался в роль, но всегда наступал момент, когда смотрел на неё сверху.
Так что я всю жизнь занимался режиссурой. Пожалуй, ещё с института. Изучал, например, картины с точки зрения мизансцен.
— Мизансцена — это расположение актёров на сцене во время спектакля?
— Да. Я понял: картина, написанная художником в равностороннем треугольнике, излучает спокойствие. А когда треугольник острый, возникает острота сцены в целом.
— Интересно!
— Так сказала и педагог по изобразительному искусству, с которой мы об этом открытии разговаривали. Так что я художников перевожу на язык театра.
— У театра, безусловно, свой язык. Вероятно, на него приходится переводить не только художников?
— Конечно! Ещё, например, работы Ивана Александровича Ильина.
— Философа?
— Да. Он писал о православном мировоззрении, мироощущении, о России с религиозной точки зрения. А в моём переводе получается — русский духовный театр.
— Вы когда-то говорили в интервью нашей газете: «А я в последние годы тем и занимаюсь, что ищу религиозный смысл в любом произведении искусства, даже у художников, которые на первый взгляд кажутся далёкими от Церкви. Это стержень, на котором держится творчество».
— Верно! Каждый человек видит мир по-своему. Верующие люди воспринимают искусство не так, как атеисты. От этого даже может произойти конфликт.
— Что интересного вы находите в произведениях неверующих авторов?
— Вспомним слова Шукшина: «Нравственность есть правда». Если бы он ходил в церковь, то, вероятно, написал бы иначе. Василий Макарович вёл светскую жизнь, выступал на съездах. Но его мать, которую он любил, была глубоко верующая женщина. И это передалось ему.
Шукшин в советское время вырезал из журналов репродукции икон Рублёва, собирал их. У него есть рисунок, где изображена церковь. Об этом почти никто не знает. А такие маленькие шажки, на первый взгляд, очень наивные, являют собой корневую систему человека. Он этим питается. Не контролирует, не анализирует.
— Просто живёт?
— Но иногда вдруг происходит соединение: человек приходит в гости к верующим или в храм — и всё, что у него подспудно накопилось, даёт громадный рывок. Это глубинная встреча с Богом — сретенье.
— У вас так получилось?
— Да, видимо, потому что бабушка у меня была верующая. В храм ходила, иконы в доме стояли. А родители — уже светские. Они не были против, но я ни разу не слышал от матери: «Никита, сходи в церковь!» А от бабушки слышал: «Пойдём со мной!» На Пасху она всегда стояла ночь в храме, приносила куличи.
— Потом всё забылось?
— Я даже не думал об этом. Может быть, иронизировал, посмеивался, потому что оно ещё не было моим, не выросло.
— Не созрело.
— Но, когда у меня произошло соединение, я сразу почувствовал: это моё.
Правда, можно прожить жизнь, а с Богом так и не соединиться.
— Верно. Когда становишься режиссёром, на артистов начинаешь смотреть иначе?
— Конечно, но я и сам артист. Не просто режиссёр, а художественный руководитель театра. Мне интересен процесс воспитания.
Театральный институт даёт актёру фундамент, а потом надо сделать человека художником. Он может многого достичь, если попадёт на своего режиссёра, с которым мыслит в одном направлении. Потому что к таланту актёра прибавится талант режиссёра.
— А два таланта — сила!
— Некоторым людям кажется, что зритель приходит в театр за информацией. Нет, он запоминает, как актёр посмотрел направо, как провёл рукой по волосам.
—Интонацию, слово…
— Но, чтобы это запомнилось, оно должно родиться — из опыта его жизни.
Художнику нельзя отрываться от народа и быть очень богатым.
— А очень бедным?
— Можно. Нас сейчас заставляют идти по линии материальной: давай, рви куски! Но это не приносит нам пользы.
Вообще я очень счастливый человек. Безумно… нет, умно счастливый.
— Любопытно!
— Можно прожить жизнь без счастья встречи с женщиной. Ограничиться увлечениями, романами. Или иметь скучную семью.
— У вас встреча произошла. И семья — не скучная?
— Нет! Вообще-то я эгоист. Занят своим делом и на людей смотрю по-своему: чаще запоминаю человеческие характеристики и использую их на сцене.
— А на Татьяну Георгиевну смотрите иначе?
— Чем больше мы живём вместе, тем больше я ею восхищаюсь. Это на полном серьёзе: с каждым днём все больше восхищаюсь. Не буду говорить о том, что она красивая, талантливая, у неё прекрасный вкус.
— Можно и об этом сказать.
— Я восхищаюсь её жизнью, позицией. Она обо всех беспокоится, успевает подумать, помочь. Старается вести людей к Богу. И меня привела.
— Благодаря ей произошёл ваш прорыв к Нему?
— Конечно! Но иногда я боюсь создать себе кумира. И, к своему стыду, придумываю жёсткие одергивания, которых она недостойна.
— Строжаете жену, а то распустится?
— Это на уровне мужской интуиции, мелкая ерунда. Татьяна Георгиевна со мной в режиссуре. Она обсуждает с художником костюмы. Создаёт роли, отрабатывает в них каждую мелочь. Она смелая актриса — и спокойно относится к тому, что зрители над ней смеются, и очень сильно. Женщины не любят, чтобы над ними смеялись, поэтому так мало комедийных актрис.
А как она серьёзна в ролях Елизаветы Фёдоровны Романовой или Аркадиной! Я смотрю каждый спектакль — и у меня ком в горле, когда она в чеховской «Чайке» говорит в сцене с сыном: «Я грешная! Прости грешную мать!»
— Хотя мне кажется, что в пьесе Аркадина играет.
— Да, у актрисы профессия влезает в жизнь — и она начинает подменять жизнь профессией. Я тянул Татьяну Георгиевну в эту сторону. И она шла. Но потом в ней проявилась её православная суть: любовь к сыну, ощущение греховности. И с такой силой, так пронзительно, что не надо этого убирать.
— Получается, человеческая суть подавляет роль? Для меня это ново.
— Для меня тоже. Мы создаем новую актерскую систему.
— Астахова и Белевич?
— Или коллектива театра «Глас». Поступки героев мы с актёрами разбираем с точки зрения греховности: какой грех совершает человек? И они этому научились. Спокойно говорят: «Ну, тут у него зависть и тщеславие…» Точно!
Это есть и в системе Станиславского. Но время было такое, что он не мог об этом писать. А мы смотрим с позиции верующего человека — и в роли сразу проявляются глубина, грандиозность человеческой личности.
Знание религиозного смысла роли — вроде бы маленький плюсик. Но он сильно действует на зрителей.
— Каким образом?
— Верующий человек сразу всё понимает, ему это близко. А далёкий от Церкви, даже профессиональный критик, старается разгадать тайну: что там такое? Почему зал молчит, даже дети?
А тут, по словам Ильина, у человека в зрительном зале начинает работать духовный орган, с помощью которого он связывается с Богом.
— Совместное ведение — совесть.
— Мне кажется, человечество, люди могут объединяться, если она в них пробуждается. А если спит, то людям очень трудно соединиться.
— И побеждает разъединение: гордыня, одиночество…
— Чем отличается верующий человек? Ответственностью, знанием того, чего не знает атеист, серьезным отношением к жизни. Что мне нужно выполнить на земле? Зачем я в этом мире?
— И зачем в нём Никита Астахов?
— Чтобы понял: есть две разные жизни.
— С Богом и без Него?
— Да, и я утверждаю, настаиваю: быть верующим — хорошо.
Беседовала Наталия ГОЛДОВСКАЯ