ВЕСЕННИЙ СОН

Произошла наша встреча на весенней охоте. Я искал дорогу к труднодоступному мху, славившемуся обилием глухарей, не нашёл и коротал вечер на тяге. Место казалось мне вполне подходящим, однако ни одного выстрела сделать не довелось. Между тем совсем неподалеку стреляли, и весьма часто. Я подивился — по моим расчетам, вокруг широко расстилалась ненаселенная глухомань, болота, и вдруг… Переночевав у костра, отправился в направлении вечерошней канонады, вышел на заросшее мелким березняком поле — посреди поля стояла изба. Вот так, вполне нечаянно, я и оказался у Семакова в гостях.

Мы, понятное дело, представились, а Семакова именовали редкостно — Дорофеем Дормидонтовичем, — и разговор естественным образом склонился к обсуждению прежних имен.

У нас там, — начал Семаков про Устюг или про Тотьму, — что ни старик, то по нынешним временам какая-нибудь диковинка. На грамотных батюшек, видно, везло — грамотные священники обычно по-гречески увлекаются. Вот, скажем, дядька мой — Платон Афанасьевич или сосед — Каллистрат Валерьянович… Старшую мою сестру Хионией зовут, младшую — Мелитиной…

Он перечислил еще десятка полтора родственников и знакомых, и это все были Нифонты, Маркеллы, Пантелеимоны и даже один не то Лавр Флорович, не то Флор Лаврович — сугубый, конечно же, латинянин.

Потом Семаков угостил меня чаем с лепешками, — которые пек вместо хлеба, — весьма, кстати говоря, приятными на вкус, и вызвался проводить до глухариного тока.

Шли мы по узкоколейке, проложенной в довоенные времена и брошенной в начале шестидесятых. Местами ивняк и лещина подступали уже к самому полотну, однако между рельсами оставалась еще тропинка — твердая и сухая, по которой можно было идти гуськом — так мы и шли: впереди Семаков, я — следом. И разговаривали.


А как вы сюда попали? — спросил я его.

После войны-то? Приехал знакомые места посмотреть — и остался. Я ведь воевал здесь. Об этом, правда, мало кто знает. Воевал, понимаете ли, так, что ни одного выстрела и не сделал — из окружения выходил. Аккурат по этому узкоколу. Вообще-то мы южнее стояли… Под Москвой наступление давно идет, а мы ждем-пождем. Ну, в феврале-марте командование стало примериваться: то деревеньку какую возьмем, то высотку. Немцы вышибут — мы по новой. Вот так с пушчонкой однажды и влипли: сунулись удирать — сзади танки, мы в лес — там болото, обогнули болото — немецкая часть стоит, мы дальше на север. Вдоль линии фронта и шли. Километров сорок, наверное. И все с пушечкой, а боезапасу — один снаряд: подорваться вместе с орудием в случае крайней необходимости…

Подошли к реке. Деревянный мост, некогда переброшенный через нее, давно разрушился, однако в нагромождении балок Семаков знал надежный ход, и мы, карабкаясь, медленно, но вполне благополучно переправились.

Мне доводилось слышать множество военных историй, однако я впервые находился с фронтовиком в местах его боевых действий, в местах, что немаловажно, почти не изменившихся за полвека, да еще и время года совпало…

Мы чего шли к северу? Знали, что здесь, в болотах, сплошной линии фронта нет, и надеялись проскочить где-нибудь. Вот до этого места ползли трое суток — по десять верст в день. Хорошо еще, что снега не было. Огня не разводили: лапнику наломаем, уляжемся потеснее — вот и вся ночлежка, околеваем, но спим. Харч давно кончился… Ну а сюда вот, к реке, вышли и поняли: не видали мы еще настоящего лиха… По мосту не перебраться — охрана, а река разлилась так, что… ну как сейчас!..

Сейчас лес был затоплен. Из темной, почти черной воды торчали кое-где верхушки цветущей вербы. Я спросил Семакова, что же тут охраняли немцы? Оказалось, узкоколейка использовалась для снабжения войск.

Танки по ней, конечно, не перебросишь, но живую силу, продовольствие, боеприпасы да орудия, если небольшого калибра, — можно. Тут вагончики были, платформы, паровозики-«кукушки» — движение круглые сутки шло. Специальные бригады путь ремонтировали, словом, жизнь кипела. Ну и охранялось все по высшей немецкой категории… Решили переправляться. Отошли от дороги подальше, связали из валежин небольшой плот — нескладный, помню: все бревна разной длины — топорами-то не постучишь, так что – где длинное, где короткое… Ну вот, закрепили пушечку и — сначала пеше, потом вплавь, потом опять пеше — выбрались кое-как. Целый день потеряли! Прошли маленько, — а дело к ночи уже, — сбегал один на разведку, говорит: так и так, впереди поле, на поле деревня, у опушки — сарай. И мы из последних сил как рванули в этот сарай… Затолкали пушку, попдали на гнилую солому — и как не было нас… И вот ведь, брат: знали, что немцы кругом, но… какое там! Помню, последняя мысль была: пусть хоть убьют, только бы не будили. Проснулись к полудню. Выглядываем — рядом с сараем этим… ну, метрах в пятнадцати — проселочная дорога и следов на ней немецких — полным-полно, да все свежие, прямо на глазах жижей затягиваются. То-то, думаю, фрицы мне снились, — а они несколько раз снились: смеялись, кричали что-то, но я все равно не просыпался — сил не оставалось, так что наплевать мне на фрицев было… А тут гляжу: не сон это — шли они вот здесь, совсем рядом, и смеялись, и разговаривали… Ну ладно. Просидели до темноты, а есть охота!.. Направили одного в деревню. Возвращается: вареной картошки принес и рассказывает, что с утра мимо сарая нашего прошло четыре немецких взвода, вот так-то… Чудо нас сберегло, не иначе — надо же: никто не заглянул в ворота. Сидим мы, значит, продрогшие и не знаем, куда дальше двигать. Ночью подваливают разведчики — наши, стало быть: тоже в деревню шастали, деревенские их и навели. Пушку заставили бросить: мы ее, понимаешь, волокли, волокли, столько мук из-за нее перетерпели и — н тебе. Но пришлось, с нею бы нам не выбраться. Вывели нас разведчики, сдали, куда положено, тут само собою начались допросы, распросы… Про это я не люблю распространяться — невеселые времена… Ну вот мы и пришли.

Подошли к стрелке — они и раньше попадались, ответвления от основного пути, однако нужный мне поворот был именно у этой стрелки. Здесь нам предстояло расстаться. Семаков обрисовал дальнейшие ориентиры, я поблагодарил и на прощание поинтересовался, с чего это он оставил шумную деятельность?

А, это… Да никакой тут загадки нет: врать надоело. У нас ведь главное дело власти — народ обманывать… Так что бросил все и купил последнюю избушку в той самой деревне, которая нам жизнь спасла. Это, конечно, чудо, что немцы нас, спящих, миновали. А другое чудо в том, что все мы, кто пушку тащил, с войны вернулись.

Я признался, что не понял его.

Мы тогда научились, можно сказать, самому главному: мы усвоили, что война — это, прежде всего, тяжелейший труд. Жуткий, нечеловеческий! А уж стрельба, взрывы, ранения, смерть — так, десерт. В общем, заматерели мы за те дни и воевать нам стало полегче. Хотя, конечно, и нас подырявило…

А Героя, — спрашиваю, — вы за что получили?

Героя? Это позже, за форсирование Днепра… А пушечку все равно жалко… Ну ладно, бывай здоров.

На этом расстались.

Спустя год я узнал, что на месте достопамятного сарая Семаков построил часовню.

Протоиерей Ярослав ШИПОВ

ОТ РЕДАКЦИИ. В издательстве Свято-Троицкой Сергиевой лавры вышла книга протоиерея Ярослава ШИПОВА «Тоскующие по небесам». Это самое полное собрание рассказов писателя — и известных читателям, и неизвестных. Отрывок из впервые напечатанного рассказа мы публикуем сегодня.

Чем замечательно новое издание? Оно доставит радость любителям хорошо сделанной книги. Такой, которую приятно взять в руки, полистать, порассматривать картинки.

Хорошие иллюстрации — это уж совсем забытое удовольствие. А тут они выполнены художницей Татьяной Юшмановой. Она и прежде оформляла книги отца Ярослава. Но теперь картинок больше. Они заключены в тонкие теневые рамки, что придаёт им лаконичность, динамичность, не отвлекает внимание на посторонние детали.

Как-то мы говорили с одной читательницей, и я сказала, что меня потряс образ героини рассказа «Елизавета». Это мудрая, много перестрадавшая пожилая женщина с тёплой, простой верой. От неё исходит свет. Она рассказывает удивительные истории, которые наполняют смыслом вроде бы простую и такую сложную нашу жизнь. Читательница удивилась:

Почему вы называете Елизавету образом? Разве её в жизни не было?

Конечно, не было. Это художественный образ — как пушкинская Татьяна или чеховский архиерей. Они воспринимаются как живые люди. Но это образы, созданные писателями.

Как ни грустно, простые знания о творчестве, искусстве, его законах уходят от нас. Издаётся много книг с заметками, статьями, очерками — и их относят к художественной литературе. Но это журналистские жанры. А художественная литература с помощью вымышленных персонажей показывает нам внутренний мир человека, разные эпохи — с их духом, настроением, красотой. В том числе, красотой языка.

Конечно, у каждого художественного образа есть прообраз — реальный человек или несколько людей. В рассказе «Уездный чудотворец» прообразом героя стал дед отца Ярослава. А в «Персиянке» писатель прямо говорит, что примерно так крестили его маму.

Рассказы отца Ярослава хорошо охарактеризовала моя знакомая:

О страшных вещах он говорит так, что не пугает…

И о серьёзных вещах рассуждает без обречённости, с надеждой на Бога. Как и положено священнику. Если ты можешь изменить ситуацию, помочь кому-то — меняй и помогай, не можешь — смиряйся и проси о помощи Господа.

В рассказах писателя — и юмор, и улыбка, и афоризмы. Вот в бывшем храме устроили баню, и кочегар кричит: «Где люди молятся, там наши моются!» Или: «Чтобы с двух рюмок клюквенной наливки — и такой решительный вывод?» Эти слова можно запомнить — и не дать себе закиснуть в какой-нибудь угрюмый момент.

Как известно, в новой оправе всё воспринимается иначе. Отец Ярослав по-новому расположил рассказы, не по хронологии. И вроде всё знакомое — и незнакомое. Открываются не замеченные прежде смыслы, детали, ситуации. Впрочем, в художественной литературе так и должно быть.

Наталия ГОЛДОВСКАЯ

Добавить комментарий